Посвящается поэту Семёну Исааковичу Кирсанову
Давайте читать на балконе друг другу стихи,
Друг друга стихи, познавая взаимные души.
Балкон — чтобы вместе дышать, чтобы слышать и слушать,
Балкон — это низко? На крышу! Отпустим грехи.
Когда вы встречали Ахматову? В полночь? И я.
Она удивительно метко про боль и утраты.
На ложе поэзии крылья растут у горбатых,
Я ей отдавался, беспомощно слёзы лия.
Мне кажется, я не смогу полюбить в новый раз,
Так дико отвадить себя от ушедшей любимой,
Она мне до смерти ведь, знаете, верность хранила,
И с ней изменила. Какой беспощадный отказ.
Какая война бередит вашу душу сильней?
Которая стонет в стране или та, Мировая?
Поэтов берут под конвой, что за правда такая?
Каких уготовила жизнь нам незваных гостей?
Я взялся за детские, времени снова в обрез,
У горла ножи, так чего же оставить потомкам?
Про Золушку разве, про хрупкую жизнь, а ребёнку
Понятнее то, что с отцами проходит вразрез.
Слова — шелуха, из неё я фигуры без форм
Леплю непрерывно, блуждая в тропинках и гротах,
"Едва разумея их смысл", — подписывал кто-то,
Я счастлив, что с критиком этим я не был знаком.
Мы всё ещё ждём возвращения главных имён,
Прослывших у нас очевидцами собственной смерти,
Пишите почаще о тех, кто живёт на конвертах,
Их внутренний голос по-прежнему в нас воспалён.
Когда будет пройден весь путь через ад, до черты,
Где встретятся многие, душу тоской раздирая,
Останется только пройтись за воротами рая,
И тех навестить, кто смотрел на тебя с высоты.
Предвзято
Если уйдешь — сделай это как можно тише,
Ночью ли, днём, оставляя следы лишь в сердце.
В жизни твоей я свой статус сама понижу,
В краткости фраз угадается стиль умельца.
Слушай себя, отпуская меня на волю,
Я ведь по ней втихомолку не тосковала.
Криком кричат только те, что любили вдоволь,
Перья и пух вылетают из одеяла.
Если любить ты не сможешь, начни влюбляться,
Чтобы припомнить тот вкус шоколада с мятой.
Мы истрепались до жилок в последнем танце,
Я перестала судить о тебе предвзято.
Город распустит людей по привычным койкам,
Звякнут цепочками бра и стволы торшеров.
Ты не скучаешь по мне, да и я нисколько.
Всё остывает, наш чайник тому примером.
Окна становятся уже, ступеньки выше,
Лестница в небо всё круче, туманы гуще.
Мне неспокойно, в затылок как будто дышат,
Прошлый огонь нарекает себя грядущим.
Падают с полки ключи, я шнурую кеды,
Ты повторяешь на улице наши клятвы.
Снова в глазах всё, что мы называли бредом,
Я начинаю судить о тебе предвзято.
Море
Я всё познал, когда увидел море,
И вглубь проник всех таинств бытия.
В трезвейший миг как был им опьянён я,
Как эта синь наполнила меня.
Оно, смеясь, играло мной как щепкой,
Качая на ладонях вод своих.
Я вспомнил мать. Её я видел редко.
Задумался, закутался, затих.
Оно меня ласкало и дразнило,
Потом внезапно погрузилось в штиль.
Церковное туманное кадило,
Распятие плывущего, аминь.
Рассветные лучи, не видно брега,
Не слышно плеска, полдень далеко.
И снова мать: "Не видели Олега?",
И вся лазурь белеет в молоко.
Изгиб земли — иллюзия вершины
Миров, творений, разума, души.
Глядеть вперёд не далее аршина
Наш частый грех в асфальтовой глуши.
Я всё отдал, когда влюбился в море,
Служа ему под солнцем и луной.
И средь таких соседей, я поспорю,
Я посягнул на право быть собой.
Послание
Говорите своими словами,
Отвергая чужие клише.
Перед вами весь мир костылями
Подпирает разломы в душе.
Говорите с детьми разнобоко,
Обличая ошибки веков.
Пусть когда-то им станет пророком
Мудрость любящих их стариков.
Говорите, как можете, просто,
Не таясь, не стесняясь себя.
Всякий слог нарастает на кости,
А без них кружева облетят.
Говорите без устали с небом,
Отрицая число своих лет.
Жизнь – кирпич почерствевшего хлеба.
Смерть – последний суровый обед.
Говорите – вас слышат другие,
Прозевавшие день во хмелю.
Молодые, лихие, нагие,
Я и вам это всё говорю.
Говорите своими словами
За того, кто не смог досказать.
Говорите своими делами
За Отчизну, за батьку, за мать.
Капля
С тех пор, когда мы полюбили друг в друге свет,
Прошло удивительно много и зим, и лет,
Затихло бесчисленно много сверчков и птиц,
И земли впитали влагу из туч и лиц.
А ты обернулся каплей в плену ресниц.
