И скрывать это не сложнее, чем нервный срыв.
А она, чтоб согреть, все разводит тебе костры,
прижимается ближе, укутывая в меха,
только этот озноб и не думает утихать,
лишь сильней оттого, как ключицы ее остры.
Лишь сложней оттого, что она тебе, как сестра,
это преодолеть не суметь, чтоб ей ближе стать,
лишь смотреть, утопая в до боли чертах знакомых,
и все списывать — жажду списывать — на осколок.
Причин не объясняя, шептать ей, как ты устал.
Дальше пусть верит, глупая, в розы, тепло, камин.
Охраняла от холода, чтоб теперь мучить им:
прочертила так равнодушно границу между.
Ей клянешься, что стать сумеешь собою прежним,
но вы оба не знаете, прежним — это каким?
Теплым, нежным, живым, все делавшим, что велят?
Иль промерзшим настолько, что снежного короля
разглядеть в нем сумела царица снегов бескрайних?
Ты молчишь, продолжаешь гнуться под весом тайны.
Она как нервный срыв, про который не говорят.
