Вот мой костер, разгоревшийся в темном, глухом лесу. Он сияет неправильно и несмело, то дотянется искрами до деревьев, то ползет по траве, словно пьёт росу, то согреет, а то заморозит тело.
Я не знал, как разжечь его. Мой костёр загорелся сам среди мрачной поляны с сухой травой, столь беспомощный, робкий, внимающий голосам грибников, заходивших в чащобу лесов порой.
Мой костёр не пылает, не гаснет, он просто есть. Волшебство или чудо (а может быть, глупый со8н), но я часто бегу в этот лес у костра присесть, рассказать ему про себя и узнать, как он.
Он такой же живой, как и я (это странно, но это так), мыслит-чувствует-созерцает с восторгом лес, для которого искры костра моего - лишь пустяк, пока не взовьются, как факелы, до небес.
Мой костёр не гаснет, но я смотрел, как пожарные тщетно тушат его огонь. Было больно в груди, как от пуль или острых стрел, и я выкрикнул хрипло-вымученно: "Не тронь!"
Насмехались пожарные, но мой костёр пылал, ярко и весело искрами сыпал вверх, слушал, как я ругался, кричал, рыдал, слушал спустя минуту счастливый смех.
Через полгода я кое-что смог понять, а через пять лет уверенный был я в том, что наконец-то смог свой костёр разгадать, часто порой вспоминая с тоской о нем.
Он не погас, он остался в лесу, во тьме, только мальчишка бросил к нему ходить.
Этот костёр все время горел во мне.
Лесом был мир, попытавшийся потушить.
