Вода стоит с гранитом вровень.
И май то светел, то свинцов,
плывет вдоль изумрудных кровель
екатерининских дворцов.
И клочья рыхлого тумана
возносятся под облака.
И город — вроде наркомана,
спасибо, “ломка” далека.
Чуть ветер небо прополощет
и глянет сверху медный диск,
как по-хозяйски тень на площадь
свою положит обелиск,
и в сквере ослабеет цветом
костер у нищих. Но взгляни:
он на стихи похож. При этом
растет из сора, как они.
Иною копотью заморен
решетки золотой узор.
Там — сад, который так намолен
любовью, что уже — собор.
Там тот, кто дал мне жизнь когда-то,
он и до свадебного дня,
молясь на стрелки циферблата,
уже молился за меня.
Молился! Хоть и рушил церкви
и в гневе правом, но слепом
все разные курочил цепи —
то молотом, а то серпом.
И мне давно пора Николе
поставить за него свечу:
Никола добр ко грешным. Боле
на эту тему не хочу.
Хочу смотреть, как он бескровен,
закат над серою водой.
Вода стоит с гранитом вровень —
стоит, молчит, как понятой.
Но непривычную свободу
порой дает седой висок —
казенную пощупать воду
иль даже просто на глазок
определить, что лето близко
и что оно — твое пока,
твое — как тень без обелиска,
твое — как дым без костерка.
1960
