Больница на загородном шоссе

Покой бездействия в округе, а тем паче —

меж красных домиков Канатчиковой дачи.

Трава, листва, уравновешенные псы…

Летит по ветру одинокая газета.

Но все, про что она — все это где-то, где-то.

А здесь — осенняя остойчивость осы,

осатаневшей от безмолвья и безлюдья

и грозно вставшей надо мною… Да не будь я

старинным, помнящим Зацепу москвичом,

я не поверил бы, что на шоссе знакомом

домишки красные как были желтым домом,

так и остались. Бравый колер ни при чем.

Там над тарелкой местной каши — манной, пшенной? —

так улыбнулся вдруг один умалишенный,

что я почувствовал: он знает, но молчит.

Он разглядел нам путь сквозь марево распада

в Эдем, в Инонию иль просто в Эльдорадо —

глядишь, и карту человечеству вручит.

Но нет, он помнит, что всегда в мгновенье ока

любой Колумб здесь обретет продленье срока

и просто вынужден до выписки скрывать —

какая горькая пустая несвобода! —

секрет благой от человеческого рода,

скрывать от страждущих такую благодать.

Но грянет выписка и, скинувши пижаму,

он одарит улыбкой встретившую даму:

жену, сестру иль мать — по виду не поймешь,

и станет ясно ей: по-прежнему Россия

спасется гением — супруга? брата? сына? —

а жизнь семьи, она пропала ни за грош…

Но в алом мареве сентябрьского заката

дорога в город и безлюдна и поката —

идти легко… «Гори, гори, моя звезда!..» —

опять в окно взывают в буйном отделенье.

И, страшно молвить, в тихом небе, в отдаленье,

звезда тотчас и загорается. Всегда.

1965