Осень в пекарне мира

Осень в пекарне мира розовые жарит листья,

Снится вино и палуба, Сент-Экз в каюте брошен.

Сколько, моя любимая, было бессчетных писем,

Сколько стрекоз погибло, вывернувшись на брошь.

Это случилось ночью, крашенной ливнем и сажей,

Черный корабль, план битвы, и за винтом заря

Брань весела, ну же! Вряд ли ему нужна стража:

Только песка и масла, свечей пять сотен. Voilà!

Желтый, душистый, мятый, бархатный запах уюта,

Игрушечный мир в корОбке, бурей умыто сердце.

На высоте три тысячи дышится хлебом в каюте

Мы разрываем в клочья осенью – те хлебцы.

Полетели! Тридцать девять почтовых меж звезд,

Капли масла моторного Лайтнинга незаметные,

Как борта, что ушли в океаны ничьих слез,

Пролились над Марселем, угодив в медальон серебряный.

Тридцать девять почтовых! Он шел с ними, что было сил,

Замерял вес, говорил: «Господа, небо чистое».

А исчез с небес, и Господь сказал: если он и любил…

… аэродинамику и законы ee, девы пречистые.

Слева справил Бордо, правей – Каркасон…

Нынче ты вяжешь бант, предвкушая портвейн,

По большому счету с тобой в унисон

Накрываемся кожей воловьей, только где эти счеты, эй?!

Все на малых весах. Все вернется, взвесится.

Вёсны, белая кожа и ветер морей.

Скорость двадцать узлов. Авиатору не интересно знать

Содержимое писем. Так сигнальный огонь цельней.

Говорила Тулуза… Тулуза – далекий бог.

Как же кружево, милая, сберечь на рукавах,

Чтоб лететь, нам придется в ярости задирать зоб,

И закатывать к локтю рукава своего врага.

Между морем и небом парусов твоих жду,

Не прощается летчик дважды. Свет

От песка всех поющих дюн мира. Я иду

По орбите Сахары к тебе. Другой такой нет.