Осень в пекарне мира розовые жарит листья,
Снится вино и палуба, Сент-Экз в каюте брошен.
Сколько, моя любимая, было бессчетных писем,
Сколько стрекоз погибло, вывернувшись на брошь.
Это случилось ночью, крашенной ливнем и сажей,
Черный корабль, план битвы, и за винтом заря
Брань весела, ну же! Вряд ли ему нужна стража:
Только песка и масла, свечей пять сотен. Voilà!
Желтый, душистый, мятый, бархатный запах уюта,
Игрушечный мир в корОбке, бурей умыто сердце.
На высоте три тысячи дышится хлебом в каюте
Мы разрываем в клочья осенью – те хлебцы.
Полетели! Тридцать девять почтовых меж звезд,
Капли масла моторного Лайтнинга незаметные,
Как борта, что ушли в океаны ничьих слез,
Пролились над Марселем, угодив в медальон серебряный.
Тридцать девять почтовых! Он шел с ними, что было сил,
Замерял вес, говорил: «Господа, небо чистое».
А исчез с небес, и Господь сказал: если он и любил…
… аэродинамику и законы ee, девы пречистые.
Слева справил Бордо, правей – Каркасон…
Нынче ты вяжешь бант, предвкушая портвейн,
По большому счету с тобой в унисон
Накрываемся кожей воловьей, только где эти счеты, эй?!
Все на малых весах. Все вернется, взвесится.
Вёсны, белая кожа и ветер морей.
Скорость двадцать узлов. Авиатору не интересно знать
Содержимое писем. Так сигнальный огонь цельней.
Говорила Тулуза… Тулуза – далекий бог.
Как же кружево, милая, сберечь на рукавах,
Чтоб лететь, нам придется в ярости задирать зоб,
И закатывать к локтю рукава своего врага.
Между морем и небом парусов твоих жду,
Не прощается летчик дважды. Свет
От песка всех поющих дюн мира. Я иду
По орбите Сахары к тебе. Другой такой нет.
