В России так темно, что посветить
Здесь просят все - от бабушки в кладовке
До сотого актера из массовки.
Особо яро просит тот артист,
Который вот стоит у барной стойки.
Он говорит, что мы живем во мгле.
Он говорит почти как Герберт Уэллс,
И ты не в настроении с ним спорить.
Вокруг - зима и ледяное море,
Россия вечно - только от сохи,
Хотя одновременно на пороге
Космических открытий - ну а что?
И в космосе, и тут темно, пожалуй,
Нам ближе сопел белые пожары,
Чем лампы электрический желток.
Не греет мех, не светят фонари,
Не греют даже виски и сигары.
Но только две автобусные фары -
Садишься - и внутри уже горит.
Вот это и имел ввиду певец,
Свистевший в микрофон у барной стойки?
Вот цель на карте, вот машина, сроки
И пламя человеческих сердец.
Его не высечь с помощью огнива,
Оно воспламеняется, как торф,
Когда вдали метро, аэропорт -
Железная ладонь локомотива,
Которую ты тянешь за собой,
В другое место, пояс часовой,
Не убегая, но идя навстречу.
И даже если в комнате густой
Сражаешься с тетрадицей пустой -
То темнота в окне вдруг станет легче,
И, выходя немножечко остыть,
Я видела не снежные пласты,
Не холод опускающейся ночи,
А свой широкий прыгающий почерк,
Дорогу, уходящую в мосты
Над черной бездной боли и тревоги.
Мы там сидели, свешивая ноги
И брызгаясь в прибое пустоты.
Мираж ложился маслом, воздух стылый
Легко вдыхать. Легко строка легла.
Была зима и подступала мгла,
Но как-то не до этого все было.
