Мы однажды проснёмся, и будет свет, да такой, чтоб вколачивало под дых. Будет к нам, возрождённым в смертельном сне, этот мир милосердным и молодым. Мы проснёмся (так легче твердить - в упор), сплавим новое сердце из льдин-зеркал. Я коснусь осторожно крыла рукой. Я искал тебя долго, я так искал... Будто не было раненных правдой губ, тишины - отпечатками на лице - от молчания страшного (вместо «друг»), узнавания - острого, как прицел. (Сколько лжи выжгло горло мне, сколько лжи…), сколько воя опаленных баррикад. Я скажу: мы проснулись. Мы будем жить. Вот же вечное солнце в моих руках. Мы проснёмся, как раны, зажив уже от навылет прошедшего «Да, люблю. Но какой бог бы смог обойтись без жертв? Ад придёт, только чтобы забрать мою». Темноте тебя будто не отдавал, пожирающей сорванный бит в груди, ухмылявшийся боли: иду ва-банк. Из двоих нас да выживет пусть один. Но когда тишь свернётся в его ребре, раздробив полюса на земной оси, обещай: мне сломает не волю, а лишь хребет - о другом я не стану тебя просить. А другого не стану уже хотеть. Так ли важно, что будет со мной потом? За «потом» - всепрощение, вечный свет, мы проснёмся и помнить не будем, что я сказал, поддевая в запястье пульс, перед тем как швы петлями распустить: «Да, я знал, что не станет тебя.
И пусть.
Мне так жаль.
Но я должен светить.
Прости».
