Конец августа.
Раннее утро.
Солнце только что поднялось из-за верхушек соснового бора и осветило просторное моховое болото.
По краям оно поросло частым березняком.
Среди него темнеют одиночные молодые сосенки.
Вся земля в низинах покрыта зелёным мохом, а на буграх — целые заросли брусники, черники, гонобобеля.
В воздухе пахнет свежестью, багульником и каким-то особенным запахом вянущих трав и листвы.
Вон на берёзках уже золотятся первые пряди.
Отдельные листья, как жёлтые бабочки, кружатся в воздухе и садятся на землю, на зелёные шапки мха.
Ночами уже по-осеннему серебрят землю обильные холодные росы.
А на восходе солнца всё кругом — земля, кусты и деревья, — всё искрится разноцветными огоньками, будто в каждом листке, на каждой травинке вспыхнул да так и остался гореть утренний солнечный луч.
Но особенно ярко сверкают обрызганные росой паутинные звёзды.
Ими украшены ветви кустов и деревьев.
И в каждой звезде, в самом центре, как крупная жемчужина, сидит паук-крестовик.
Я осторожно пробираюсь среди кустов, отяжелевших от ночной росы.
Мой пойнтер Джек деловито обнюхивает моховые кочки, заросли брусники, черники в поисках тетеревиных бродков.
Это следы, которые оставляют птицы, бродя по росистой траве.
В этот утренний час тетерева выходят кормиться из лесной чащи.
Самое время застать их на открытых полянах.
Джек уже стар, чутьё у него ослабло, но зато с каким мастерством разбирается он в запутанном, сложном рисунке тетеревиных бродков!
Наконец выходной птичий след найден.
Джек осторожно отправляется по нему к ближайшим кустам, к молодым берёзкам и там замирает на стойке.
Я подхожу, командую:
Вперёд!» Джек нерешительно делает шаг, другой, и из-под кустов, из густой, слегка завядшей травы, с шумом взлетают тетерева.
Вскидываю ружьё, стреляю.
Одна из птиц падает, сбивая с берёзок жёлтые листья.
Джек видит её падение, слышит, как она тяжело шлёпнулась на сырую землю, но продолжает стоять, не трогаясь с места.
И, только когда я посылаю его вперёд, он опрометью бросается в кусты и через минуту выходит оттуда, неся во рту убитого тетерева.
А какое блаженство выражает его собачья морда!
Он забавно морщит нос, улыбается и суёт мне в руки добычу.
Но, когда я хочу её взять, он чуть-чуть придерживает зубами, будто желая продлить этот миг нашего охотничьего торжества.
— Ну отдай, отдай, пожалуйста, — ласково говорю я.
Джек отдаёт и во все глаза глядит, как я прячу добычу в сумку.
На его мягких губах и даже на кончике носа прилипли тетеревиные пёрышки.
Я снимаю их, и мы отправляемся дальше.
Но бывает и так.
Скроется Джек где-нибудь за кустами да там и станет на стойку.
А я не вижу, не знаю, где он.
Бегаю по кустам, ищу, зову, даже иной раз охрипну — Джек не идёт.
Но почему же?
Ведь он слышит меня.
Почему же он не отойдёт со стойки, не подбежит ко мне?
Вместе бы мы куда скорее опять подошли к найденной дичи.
Неужели такой умный пёс не может понять самую простую вещь?
Ведь, кажется, сообрази он, что нужно сделать, когда я не вижу его, подойди ко мне сам, насколько осмысленнее, интереснее сделалась бы охота.
Нет, значит, страсть, которая приковала Джека к затаившейся дичи, так сильна, что в этот миг лишает его природной смекалки.
Ничего уж тут не поделаешь.
Обычно мы охотимся с Джеком всё утро, пока тетерева не уйдут в чащу.
Тогда мы возвращаемся домой в деревню.
На крыльце меня поджидает жена.
Возле неё на солнышке греется Фрина красный сеттер, баловень и любимица.
Увидя нас,
Фрина вскакивает, стремительно бросается навстречу.
Подбежит к Джеку и начинает его обнюхивать.
При этом Джек обычно стоит в позе победителя, гордо подняв голову и вытянув в струнку свой «прут».
С особым старанием Фрина обнюхивает морду Джека, тычет нос ему прямо в губы, будто целует его.
От мягких Джекиных губ, наверное, пахнет тетеревами, которых он недавно держал во рту, подавая мне дичь, и этот запах для Фрины куда приятнее, чем для нас самые тонкие, дорогие духи.
— Хоть бы разок взял на охоту Фрину! — укоризненно говорит мне жена.
— Ну зачем её брать? — отвечаю я. — Ведь ты же сама знаешь.
Пробовали её натаскивать, в позапрошлом году целое лето жила у егеря.
Вернул назад, сказал — никуда не годится.
— Да знаю! — с досадой отвечает жена. — Не для охоты возьми, а для неё самой.
Видишь, как она радуется, когда вас встречает.
Но ходить на охоту с негодной собакой только ради её удовольствия мне, признаться, совсем не хотелось.
Я продолжал охотиться с Джеком, а Фрина оставалась дома.
* * *
И всё-таки однажды жена упросила меня взять Фрину в лес, в настоящие тетеревиные места.
Это было уже в сентябре.
В прохладный осенний денёк мы пошли на лесные вырубки.
Там росло пропасть брусники и обычно держались тетерева.
Джека на этот раз я оставил дома, а чтобы он не волновался, ружья с собой тоже не взял.
Жена всю дорогу вела Фрину на поводке, чтобы та зря не бегала по лесу, не гонялась за птичками.
— Ну,
Фринушка, найди-ка нам тетерева, — ласково сказала жена, гладя собаку и спуская её с поводка.
Почувствовав себя на свободе,
Фрина со всех ног помчалась в лес.
В один миг скрылась с глаз.
Я попробовал вернуть её и заставить искать как полагается, не тут-то было:
Фрина не слушалась ни окриков, ни свистка.
Она носилась по лесу словно вихрь, только изредка попадаясь нам на глаза.
— Теперь сама видишь, — сказал я жене, — на охоте она никуда не годится — летает как полоумная, всё живое разгонит.
— Да, вижу, — нехотя согласилась жена.
Мы пошли не спеша по лесной тропинке по направлению к дому, уже больше не обращая никакого внимания на Фрину, — носись себе сколько душе угодно!
Изредка я только посвистывал, чтобы она знала, где мы, и не потерялась в лесу.
Но вот Фрина, очевидно вдоволь набегавшись, явилась к нам сама, и какая-то виноватая, смущённая.
Подходит нерешительно, уши прижала, глядит прямо в глаза.
— Ты что, испугалась чего-нибудь? — спросила жена.
Собака приостановилась и неожиданно совсем легла.
В чём же дело?
Мы позвали её и тихонько пошли по дорожке.
Глядим — не идёт за нами.
Всё на том же месте лежит, а сама глядит на нас, глаз не спускает.
— Что-то неладно.
Уж не укусила ли её змея? — забеспокоилась жена.
Мы подошли к собаке.
И вдруг она робко приподнялась и тихо-тихо пошла прочь в кусты.
А сама всё оглядывается, смотрит — идём ли мы за нею.
— Она нас куда-то ведёт, — сказала жена.
— Да куда там вести, просто так, дурака валяет, — ответил я.
Мне уже надоело это бесцельное хождение по лесу.
То ли дело пройтись теперь по этим же вырубкам с ружьишком, с Джеком!
А то лезь через кочки, через кусты невесть куда и зачем.
Но Фрина кралась всё дальше и дальше, с каждым шагом всё тише, всё осторожнее и наконец совсем остановилась, замерла, будто на стойке.
Это ещё что за фокус?!
— Ну, иди, иди хоть куда-нибудь! — с досадой сказал я, шагая вперёд мимо собаки.
И вдруг прямо из-под моих ног с громким квохтаньем взлетела тетёрка.
Фрина не выдержала, бросилась за ней.
— Назад, назад! — закричал я.
Отбежав немного, собака вернулась и с виноватым видом легла у моих ног.
Мы с женой стояли в полном недоумении.
То, что Фрина погналась за птицей, неудивительно — она ведь была почти не обучена и дома тоже носилась за всякими птичками.
Но вот что совсем непонятно: почему Фрина так долго вела нас по лесу и в конце концов наткнулась на эту тетёрку?
Так и не разобравшись, в чём дело, мы пошли по дорожке к дому, а Фрина вновь исчезла в лесу.
Но теперь мы уже невольно прислушивались к лёгкому хрусту сучьев или к шелесту сухой листвы под её быстрыми ногами.
И вдруг Фрина снова явилась к нам с таким же виновато-растерянным видом и приостановилась возле дорожки, взглядом прося идти за нею.
На этот раз мы сразу пошли за собакой.
Осторожно, крадучись, она пробиралась между деревьями, между кустами, наконец вывела нас на полянку и там замерла на стойке.
— Вперёд!
Из кустов можжевельника вылетел целый выводок по-осеннему взаматеревших тетеревов.
От шума крыльев Фрина даже присела.
— Умница, молодец! — в восторге воскликнул я.
Теперь уже сомнений не было — Фрина сама, без всякого руководства, отыскивала дичь, но не становилась на стойку, а возвращалась к нам и вела нас к найденной птице.
Вот так сюрприз!
Жена от радости бросилась обнимать и целовать свою любимицу.
Я был тоже чрезвычайно доволен.
Но как же егерь-то, у которого Фрина находилась в натаске целое лето, ничего не заметил и вернул её как совсем непригодную?
Всю дорогу к дому мы с женой говорили о Фрине.
Ведь возвращаться со стойки её никто никогда не учил.
Значит, она сама сумела преодолеть охотничью страсть, которая заставляла её замереть возле птицы.
Привязанность к людям у неё оказалась сильнее.
А может быть,
Фрина по-своему, по-собачьему, как-то сообразила, что именно так и следует поступать.
Во всяком случае,
Фрина сделала то, чего не смогли сделать ни Джек, ни другие собаки, которых я до сих пор имел.
* * *
С этого дня я начал брать на охоту обеих собак.
Но где же старому Джеку было угнаться за быстрой как ветер Фриной!
Она носилась по лесу, отыскивала тетеревов и, только когда, бывало, найдёт, возвращалась к нам и вела вслед за собою.
Но Джек, даже глядя на Фрину, не мог усвоить её повадки.
Разыскав дичь, он, как и прежде, упорно стоял на стойке, не двигаясь с места, сколько бы я его ни звал.
Так и не понял старик, чего от него я требую.
Смекалка Фрины оказалась не для него.
