Какое утро, ширь какая!
Дымки далёких деревень…
Кругом всё искрится, сверкает,
Встречая первый вешний день.
Синеет небо, солнце светит,
Снега лучами сожжены.
Нет дня счастливее на свете,
Чем день рождения весны!
Именно вот в такое яркое предвесеннее утро я открыл примёрзшую за ночь дверь и вышел на деревянное крылечко.
Дом, где мы с моим сыном остановились на ночлег, находился в конце деревни.
Он весь, до самых окон, был завален снегом, покрытым блестящей ледяной коркой.
Вчера днём начало таять, но к вечеру вновь подморозило, ступеньки крыльца обмёрзли, а с крыши прозрачными пиками повисли вниз ледяные сосульки.
Мартовский крепкий мороз ещё не отпустил.
Даже вода на крыльце, в бадейке, застыла, а сама бадья от инея сделалась белой и мохнатой.
Я сел на лавочку и огляделся.
Кругом снег, всё бело, как будто совсем по-зимнему.
Но это уже не зима, это самое начало весны, её первое, ещё робкое пробуждение.
Напротив нашего дома росли старые, корявые вётлы.
На их сучьях виднелось много грачиных гнёзд.
Всю зиму они пустовали.
А вот теперь возле гнёзд чинно сидели парочками большие чёрные птицы.
В это утро, пока ещё крепко морозило, грачи нахохлились, распушились.
Они молчали и не двигались.
Я с радостью глядел на этих красивых иссиня-чёрных птиц, первых вестников наступающей весны.
Но долго глядеть на них было некогда.
Вот уже мой сын Ваня, собрав все наши доспехи для зимней рыбалки, вооружившись пешнёй и рюкзаком, сбега́ет с крыльца на дорожку.
Я следую за ним.
Наш путь лежит через лес к широкому заливу Волги.
Ваня спешит: ему не терпится поскорее прорубить лунку во льду, опустить туда удочку и попытать счастья.
Я, наоборот, совсем не спешу.
Мне нравится куда больше самой рыбалки брести по узкой лесной тропинке среди заснеженных деревьев и кустов.
Брести, наблюдая за тем, как наступает тихое предвесеннее утро.
Ваня давно уже убежал вперёд.
Я остался один на один с лесом, с утром, с самим собою.
Иду, останавливаясь на каждой полянке, рассматриваю следы зверьков на снегу, слушаю звонкую трескотню дятлов.
Дятлы выбивают барабанную дробь – это один из первых признаков наступления весны.
Но мне хочется не только слышать, но и поглядеть, как трудится лесной барабанщик.
Вот впереди нелепо торчит сухое обломанное дерево.
На него уселся дятел.
Я осторожно подкрадываюсь поближе.
Дятел меня не видит.
Он деловито передвигается вверх по стволу, потом устраивается поудобнее.
Устроился, теперь всё готово, можно и начинать.
Дятел откидывает назад голову и с поразительной быстротой начинает ударять – барабанить клювом по дереву: тррррррррр! – далеко разносится громкий треск, похожий на протяжный скрип сухого дерева.
Я смотрю на крылатого барабанщика, смотрю и удивляюсь: голова у него так быстро мотается взад и вперёд, что мне даже страшно – как бы она не оторвалась от шеи.
Но дятлу, по-видимому, хоть бы что.
Он сыплет одну дробь за другой.
Вот уж настоящий, природный артист!
Иду дальше.
Гляжу – на сучке осины уселась и поёт серенькая овсянка.
Зинь-зинь-зинь-зиииииииии…» – старательно выводит она свою мелодичную песенку.
И непоседы синицы тоже не отстают от неё.
Где-то в лесу так и куют стеклянными молоточками:
Чи-чи-ку, чи-чи-ку…»
Барабанная дробь дятла, пенье синицы, овсянки, и лёгкий звон падающих с деревьев сосулек, и тихий шелест ветра в голых вершинах, всё это – первые звуки весеннего утра в лесу.
Это первая песня самой весны, ещё робкая, неуверенная, но зато самая светлая, самая радостная.
Вот потому-то я и не спешу в залив на рыбалку, потому-то мне и хочется подольше побыть одному в лесу, послушать его первые робкие песни, его первый радостный разговор с весною.
Наконец лес обрывается, впереди – просвет.
Тропка выводит к широкому волжскому заливу.
Здесь уже не слыхать голосов птиц – полная тишина.
Но зато здесь настоящий праздник красок и света.
Передо мной – заснеженная ровная гладь, а дальше чётко виднеется кромка леса.
Тут, на лесной опушке, у меня обычная передышка.
Я сажусь на пенёк и смотрю вдаль, на залив.
Сейчас, в утреннем свете, снег совсем не кажется белым, на солнце он искристый, розоватый, а в тени – голубой.
И лес на том берегу тоже всё время меняет окраску.
Недавно ещё, когда на него не светило солнце, он был пепельно-сизый и вдруг сразу порозовел, весь будто затеплился, засветился.
Заснеженный лес надел свою самую лучшую праздничную одежду.
Да разве можно пропустить этот счастливый миг.
Но вот солнце всплывает всё выше, гасит тёплый розовый свет на земле.
Теперь и снежная даль залива, и берег, и лес на нём становятся белыми, серебристыми.
Такими и будут они весь день, не изменятся до тех пор, пока солнце вновь не опустится к горизонту и, прощаясь на ночь с землёй, не нарядит её в розовые и голубые одежды.
Но до этого ещё далеко, впереди ещё длинный мартовский день, который я проведу на льду на рыбалке.
Теперь скорее туда, в залив, скорей бы разыскать Ваню.
Во мне пробуждается страсть рыбака и нетерпеливое любопытство: что-то Ваня поймал без меня?
Как было бы хорошо, если бы его ловля оказалась удачной.
Нечего таить греха – его удаче я радуюсь куда больше, чем своей.
Зорко осматриваю белую гладь залива.
Вдали, у противоположного берега, под самым лесом замечаю чёрную точку.
Это мой сын.
Далеконько забрался!
Но делать нечего, придётся идти туда.
Наконец подхожу.
Ещё издали вижу – около Вани на снегу что-то темнеет – конечно рыба.
Ого, сколько натаскал!
Увидя меня,
Ваня улыбается:
– Скорей иди сюда.
Я тебе уже лунку прорубил.
Здорово клюёт.
Сажусь возле готовой лунки и беру удочку.
Мы с сыном ловим на мормышку.
Мормышка – это крохотный свинцовый грузик, в который впаян крючок.
Мормышка прикрепляется к концу тонкой лески, на крючок насаживается приманка – мотыль.
Приманка надета.
Мормышка исчезает в воде.
Она увлекает за собою вниз и туго натягивает леску.
Теперь надо слегка покачивать конец удилища.
При этом где-то там в глубине, у самого дна, мормышка будет также слегка покачиваться и своими движениями поддразнивать проплывающую мимо рыбу.
Но вот цель достигнута: рыба заметила приманку, схватила её, пора подсекать и тащить добычу.
Обо всём этом рыбаку даст знать очень тоненький приставной кончик удилища – сторожок.
К нему-то и прикреплена леска.
Рыба только слегка коснулась приманки, а сторожок уже закивал – значит, ловец будь начеку.
Ещё секунда, сторожок клонится вниз – пора тащить.
Лёгкая подсечка, и рука чувствует на леске что-то тяжёлое, живое.
Оно упирается, с трудом подвигается к поверхности.
Осторожнее, торопиться никак нельзя.
Надо помнить, что ловишь на очень тонкую леску, рыба может легко её оборвать.
Но если тащить умело, не торопясь, – успех почти всегда обеспечен.
Мы с Ваней в этом деле не новички.
То он, то я, сделав подсечку, начинаем осторожно выбирать леску.
Вот в лунке показалось что-то тёмное, живое.
Ещё немного усилий – и крупный полосатый окунь уже ворочается на снегу.
Как он красив, только что вынутый из воды, ещё весь мокрый, блестящий!
Спина горбатая, тёмно-зелёная, почти чёрная, по бокам тоже тёмные полосы, а плавники ярко-оранжевые, как лепестки какого-то цветка.
Глаз не хочется отвести от такого красавца.
Гляжу, любуюсь, но краем глаза всё время слежу за сыном.
Вот и он тоже подсек, потащил, осторожно выволакивает из лунки на снег такого же полосатого красавца.
Нет, этот, пожалуй, крупнее, граммов на триста, а то и больше потянет.
Так ловим мы до полудня.
Иногда рыба перестаёт клевать, тогда сын прорубает где-нибудь неподалёку новые лунки, мы садимся к ним, а старым «даём отдохнуть».
Пусть возле них рыба снова накопится.
Хорошо посидеть вот в такой солнечный предвесенний денёк на льду.
Снег и лёд так блестят, что больно глазам, приходится надевать тёмные очки.
Даже жарко.
Я снимаю шубу, сижу в одном пиджаке.
Но солнце и тут донимает.
– Папа, можно я рубашку сниму, позагораю немножко? – спрашивает Ваня.
Я соглашаюсь, и он тут же раздевается до пояса.
Забавно глядеть на него.
Кругом ослепительно ярко блестит свежий, незатоптанный снег, и на его фоне живописно выделяется склонённая над лункой фигура – голая до пояса, но зато в стёганых ватных брюках и в огромных валенках с калошами.
В таком фантастическом полукостюме может очутиться только рыбак.
Мы продолжаем ловить.
Днём окуни клюют хуже, чем с утра, и попадается только мелочь.
Очевидно, крупная рыба в эти часы отдыхает где-нибудь на дне, в подводных корягах.
Но вдруг Ваня, сделав подсечку, начинает тащить особенно осторожно.
– Папа, папа, что-то здоровое попало! – говорит он, задыхаясь от волнения. – Наверное, оборвёт.
Я бросаю на снег свою удочку и слежу за борьбой Вани с невидимой добычей.
Как же ему помочь?
Кажется, сам бы залез под лёд, да нельзя.
– Осторожней, не торопись, пожалуйста, не торопись! – почему-то шёпотом говорю я. – Ну, оборвётся, уйдёт, наплевать.
Подумаешь, какое несчастье!
Этим я хочу смягчить огорчение сына, если рыба действительно оборвёт леску и уйдёт.
Да разве можно утешить какими-нибудь словами настоящего, заядлого рыбака, если он упустил крупную рыбу.
Я по себе знаю – в эти минуты переживаешь такое горе, такое отчаяние, в пору хоть самому броситься в омут, вслед за ушедшей добычей.
Но, пожалуй, ещё мучительнее находиться рядом с товарищем, когда он вот-вот упустит рыбу.
Просто невозможно видеть всё это и сознавать, что ты ничем не в силах помочь.
У меня от волнения даже во рту пересохло, даже кровь к вискам прилила, так и стучит, как молотками.
Кажется, прошла целая вечность.
И вдруг!..
Никогда не забуду я этого «вдруг» – из лунки показывается тупорылая рыбья морда.
Показалась и как бы застыла на месте от удивления.
В тот же миг Ваня, отшвырнув в сторону удилище, коршуном бросается прямо на лёд.
– Вот он, теперь не уйдёшь! – радостно кричит Ваня. – Теперь попался, иди-ка сюда.
С этими словами он привстаёт на колени и с торжеством поднимает вверх крупного золотистого леща.
Тяжёлая рыба всем своим плоским округлым телом как-то вяло, безжизненно обвисла вниз.
Но вот лещ будто ожил, он шевельнул хвостом, трепыхнулся да так и засверкал на солнце крупной золотистой чешуёй.
Ваня бережно кладёт его на снег к ранее пойманным окуням.
И какие они рядом с этим гигантом стали вдруг маленькие, невзрачные.
Ваня торжествует победу.
Весь сияя от счастья, он говорит мне:
– Ну как, красив?!
Хорошо, что я лунку пошире вырубил, будто знал, что такой попадётся, в узкую он бы и не пролез.
– Да, это удача! – радуясь не меньше Вани, отвечаю я. – После такого великана эту мелюзгу и ловить не хочется.
И действительно, пойманный лещ как-то сразу охладил наше рвение к ловле окуней.
Правда, появилась надежда, что, может, и ещё такой великан попадётся, но вместо него на крючок бойко шли один за другим мелкие окуньки.
Мы решили сделать перерыв, отдохнуть и закусить.
Тот, кому не приходилось целый день просидеть на весеннем солнце, на ветерке, и пережить все волнения заядлого рыболова, тот даже не представляет, как бывает вкусен слегка подмёрзший чёрный хлеб с колбасой или с сыром.
А если к этому ещё душистый тёплый чай из термоса, то это уже верх блаженства.
После обеда мы перешли на прежние, утренние, лунки.
Окуни клевали и там хорошо, но ничего крупного не попадалось.
Мелочь ловить надоело.
Мы собрали рыбу в рюкзак и отправились бродить по водоёму, искать добычу покрупнее.
Ваня пробовал пробивать лунки и у берега, и на глубине – всюду было одно и то же, попадались только мелкие окуни и ерши.
Наконец солнце скрылось за горизонтом, начало быстро темнеть.
Ну, пора и домой.
Мы не торопясь тронулись в обратный путь.
Я предложил сыну идти вперёд, не дожидаясь меня.
– Попросишь пока разогреть ужин, самовар поставить, а тем временем и я подойду.
Ваня легко вскинул на спину тяжёлый мешок с рыбой, взял пешню и зашагал вперёд.
Вот он уже перешёл залив и скрылся в лесу.
Рыбалка закончена.
Я опять один, один среди лиловых вечерних сумерек, среди этой торжественной тишины уходящего предвесеннего дня.
Не спеша подхожу к лесу, сажусь на свой пенёк.
Как спокойно, как отрадно у меня на душе.
Вспоминаются отдельные эпизоды сегодняшней ловли и, конечно, самый интересный – эпизод с лещом.
Хорошо, что он не ушёл, а то бы всё дело испортил».
Потом мысли уходят куда-то вдаль, в даль прошлых лет.
Вспоминаются другие вёсны, солнечные мартовские дни, проведённые далеко-далеко отсюда.
В памяти встают бескрайние просторы степей, полей, лесов, которые я исходил, изъездил за долгие годы жизни.
Уже совсем стемнело.
Небо усыпано звёздами.
Передо мною снова широкий залив и лес на другом берегу.
Но утром, когда всходило солнце, лес казался прозрачным и розовым, а теперь он густо-синий.
И вдруг, совсем неожиданно, он начинает почему-то светлеть; светлеет, серебрится всё заметнее, всё сильнее.
Я оглядываюсь – из-за деревьев медленно поднимается круглая голубая луна.
Ночь светлеет прямо на глазах.
Легко и весело пройти теперь до самой деревни по этому посветлевшему голубому лесу.
Я иду и вдруг замечаю, что совсем не морозит.
Снег, звёзды, луна, а мороза нет.
Да ведь это уже начало весны.
Наверное, завтра, как только поднимется солнце повыше, разогреет к полудню, так снег с полей и потечёт.
И грачи загомонят у гнёзд на старых ракитах.
Лунная мартовская ночь без мороза, первая весенняя ночь.
И как хорошо всё кругом: и мягкий, совсем не хрустящий снег, и узенькая тропинка, ведущая из хмурого леса на простор голубых лунных полей, и протяжный гудок далёкого паровоза… А главное, так хорошо от сознания, что завтра свершится величайшее чудо в природе, то самое чудо, ради которого всё живое: и звери, и птицы, и крохотные букашки – терпит лютый холод и голод зимы, – то самое чудо, ради которого стоит всё перетерпеть и жить.
