Таисия Турскова

Иногда остается только встать и орать,
Потому что себя из клочков уже не собрать,
Потому что растечься зеленой лужицей слишком сложно,
Потому что ни сил, ни готовности больше нет

Кейн Мак-Лори устало сжимает виски.
Руки дрожат,
Кончики пальцев слегка немеют.
Модель выходит на катастрофу в конце четвёртой строки,

Раз-два-три-четыре-пять,
Я зову тебя играть.
Ту-ру-ру, ту-ру-ру,
Я зову тебя в игру.

Когда обмелеет река времен,
Иссякнет ручей,
Расточатся последние капли,
На высохший каменный берег придет вода.

Когда обсуждаешь возможность героя на Бродском,
Невольно пытаешься выглядеть чем-то неброским.
Вот Бродский, представьте - титан, низвергатель и глыба,
А вы бы могли бы? Нет, правда, а вы бы могли бы?

Я стою, как стояла всегда. Я стою одна.
Как морская вода - тяжела, тепла, солона,
Сухоростом в степи - вот, ни тени и ни гнезда,
Ни листа, ни плода и ни завязи. Ни следа.

Однажды мы будем.
Однажды мы все будем живы.
Однажды мы выйдем в притихший предутренний свет
И молча пойдём по ещё непримятой траве

А однажды ты обнаруживаешь себя
Взаперти, в безвременье, в августе, как в коридоре,
И сидишь на полу, ни с кем ни о чем не споря,
Никого ни о чем не спрашивая, не любя, не скорбя,

Позвони мне. Найди мой номер.
Не рассказывай мне, что умер.
Голос на пол-октавы ниже.
Расскажи мне о тех, кто выжил.

А пока он идет по мощеной дороге к дому,
Эта женщина из печи вынимает хлеб,
Одевает его, как водится, полотенцем,
Оставляет ждать на столе.

Ты все еще веришь.
Ты все еще помнишь о нем.
Но это уже ничего не меняет, конечно:
Отсюда, где время течет тяжело и неспешно,