Ирина Батальская

И жила, и была. Писала плохие стихи.
Называли поэтом - смеялась в лицо контрольным
Смеха выстрелом. В доме своём не снимала бахил.
Откликалась на имя любое. Была своевольной.

Ты облекаешь символы в слова,
ты обрекаешь смертных на бессмертье;
и я, наверное, средь этой круговерти
Лишь только для того еще жива,

Осенью
Сияют подсолнухи у забора,
Безмолвно больные на солнце сидят,
В полях женщины с песней работают споро,

Все процессы слились в одно, превратились в рутину,
Его жизнь давно уже выжжена никотином,
Алкоголем, таблетками против боли
Под куполом старого цирка.

В моей смерти прошу никого не винить.
Что с того, что недопрядут мою нить,
Обрекая и прокляв, Мойры?
В моей смерти ещё не виновен никто,

Это просто декабрь выскребает нас ложкой со дна.
Это просто декабрь. Двенадцатая степень тоски.
А на стылом асфальте вмороженая седина...
И следы босых ног по замерзшей воде -

Пешком домой, в двадцатый век
За руки взявшись - мы, возможно,
Бредём. Воспоминаний снег
И жалость вперемешку с ложью -
Как в спину нож. Не прощены

Сердце – не броненосец,
Не носит сплошной брони.
Сердце – взьерошеный ёж.
И в какую точку ни ткни –
всюду рубец или свежая рана.

Ветки. Небо. Потолок.
Сонно в доме. Дождь. Поток.
На груди змея свернулась
В ядовитое кольцо.
Здравствуй, милый, я вернулась.

Я сидела в кафе на набережной ранним утром;
Дул холодный ветер, срывая шапки с прохожих.
Мне хотелось с ним слиться – с ветром вечным и мудрым...
Я сидела в кафе у реки и запах пирожных
Делал воздух тяжёлым и приторным. В стёклах о...

Море шумит и глотает
Белый зефир вдали –
Облака ли там? Корабли?
Дымка утра – как пар над чаем...
И в лазурной глазури

Ни одного намёка. Ни одного
Тихого стука. Открытый черный пролет
Космос подъездной лестницы винтовой
Похож на спиралью закрученый водоворот.
И вдруг