Эмма Воробьева

Вот здесь и доиграем в города.
Здесь видно звёзды, здесь чернее ночи. Дни —
Светлее. Невозможно, чтобы там,
Где волнорез играет пены клочьями,

Долгими ткётся летами,
Лестничными пролётами,
Трапами самолётными
Этот недолгий век.

Всё, что нужно прошагать — прошагаем,
Что обязаны пройти — всё пройдём.
До отбоя полчаса. Кружка чая
И прогревшийся за день водоём

Если совсем не осталось сил,
Если неделю ходил-грустил,
Если хотел бы ещё расти,
Но совершенно устал —

Мне казалось, читать нелюбимым нельзя
О любви — тяжело ли, больно ли.
Но сейчас я смотрю в неродные глаза,
И они всё прекрасно поняли.

Дом культуры примёрз к земле. Непроснувшийся, скользкий город
Выключает вокзал-будильник, жадно ловит его гудки.
Нить вагонов тебя несёт по прошпаленным коридорам,
Умоляя меня поставить нашу точку в конце строки.

Мы всегда остаёмся в совместном прошедшем времени,
Даже если встречаемся летом с другими лицами.
Даже если остатками наших благих намерений
Ни единой дороги уже невозможно вымостить.

Догорают оконные блики, бегут по раме.
На щеке твоей зайчик становится мятой кляксой.
Наше первое утро. Куда-то бежать пора бы
И по водам бушующей жизни пускать кораблик.

Корабли распороли море души разлившейся.
Я пишу для тебя ночами, поскольку пишется
До рассвета. С утра на берег без спроса вытащат
И меня, и мои стихи.

Мне больно не писать тебе сонетов;
В печати посвящений не найдёшь.
Уж лучше нам встречаться только летом,
Чем круглый год читать сплошную ложь,

Мне не хочется больше устраивать поиск выхода,
Ведь с годами любовь облачается в рясу нежности,
Не рисует по сердцу узоры глубокой рытвиной,
Да и в целом ко мне расположена крайне вежливо.

Я тоскую протяжно, долго,
Каждой ночью (весенней – хуже).
И сказала бы «только снишься» –
Так тебя и во снах-то нет.