***
В городе, где давно не ходят трамваи,
Там, где море потеряло свою солёность,
До сих пор в обветшалом окне видно стаи,
Не скрывающие своих душ оголённость.
В городе, где давно не ходят трамваи,
Там, где море потеряло свою солёность,
До сих пор в обветшалом окне видно стаи,
Не скрывающие своих душ оголённость.
очень страшно, но я держусь, клянчу
«можно в вашем журнальчике опубликовать что то?»
а они мне «не забудьте указать ящик»
а они мне «не забудьте указать город»
Поэт умирает, но муза его бессмертна.
И если он пишет о тебе , то ты
Окажешься выше неба и значимее кометы,
Которая не боится увидеть свои черты.
и если им действительно будет мало - стихов, слонов бумажных, снежинок кротких, ведь слов так мало - лучше бы одеяло, и что - то с карамелью в микроволновку. и кошек, лучше серых, и лучше рыжих, которые мокрым носом лезут в ключицы, и тысячи невын...
Попытки
Заколотить на 4 гвоздя
В себе человека творческого
Тщетны и бесполезны.
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжир.
- Рифма, ты меня слышишь?
Давай про одиночество напишем.
Одиночество, покой...
Долой штампы —
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.
каждое пятно со временем становится полотном.
иногда руки соединяются во что-то одно.
и рисунок на теле под солнечным теплом
теряет свою уникальность, превращаясь в ничто.
Ты-тот самый поэт, чьи стихи я читаю навзрыд.
Как же сердцу перестать тут болеть, если болит?
И в твоих стихах лишь боль и горечь давних обид.
Ты просил застрелить тебя, избавить от этого, огородить.
Твоей души так давно никто не касался.
И ты исподлобья смотришь на мир.
Какими ж последними чувствами ты терзался?
И автор каких ты забытых сатир?
Для прожигания отцовских капиталов
Совсем не нужно думать головой.
Лишь успевай отсчитывать банкноты
На тусовке очередной.