Иркутску

Обережное кружево крепче отцовской любви, невесомо вплетённой стамеской в кедровую нить. Ненарочное зло сквозь узоры пролезть норовит, но резные наличники держат удар перед ним. Ритуалы сильны, ибо память о сути крепка.

Паутинка берёзовых веток светлее белил, колыбельные зим до июня сквозят в чердаках. Сон вдали от людей безмятежен.

Покой — справедлив.

В чароитовых сумерках тают прожилки дорог. Слобода смотрит вверх. Планетарий не спит, отражая в зрачках телескопов Янда́шский острог. Проезжает Возничий. Рысь ловит клубочки орбит. По корням и фундаментам зов подземелий гудит. Катакомбы живут на страницах иркутских легенд, иногда приглашая войти. Мир лишь с виду един: трёхэтажность скрепляют сэргэ́. Из них каждый священ.

Безымянный хранитель над городом лапы простёр: мне мерещатся когти в полосках Кома́ринских льдов; он рычит как прибой прародителя юных озёр. С постамента до плеска Байкала — прерывистый вдох.

Разворот и петля.

В перемычке — родные дома.

Континент за чертой горизонта суров и велик, но его штормовые слабы, если сердце — сарма: под любым устоит середина земли.