Рамки, которыми можно ограничить художника, в основном продаются в багетных мастерских. Остальные настоящий мастер презирает. Таким был Склярик. К презренным «рамкам» он относил даже этикет. Его присказка звучала так: «Главный принцип — никаких принципов».
Познакомились мы на вечеринке творческой богемы.
— А это у нас Евгений, — представил меня хозяин квартиры женщине, курившей на кухне, — он журналист, поэт и музыкант. Аллочка, вы можете приглашать его на ваши вечера в библиотеке.
Информацию обо мне Аллочка выслушала с учтивым безразличием. Отпив из бокала, она вразнобой моргнула. Я слишком долго выбирал коньяк, собравшиеся были уже «хорошенькими».
На кухню зашёл Склярик. Небольшого роста человек с потерявшей форму стрижкой. Он был одет в серый свитер и коричневые брюки. Такое одеяние помогало ему сливаться с бежевой стенкой и с серебристыми обоями.
Хозяин представил нас, после чего потащил меня в зал. Там читали стихи.
— Видели картину на кухне? — спросил между чтениями хозяин. — Склярик подарил. После прочтения сборника моих рассказов он вот такой творческий ответ подогнал. Месяц вглядываюсь – смог распознать два рассказа. Но Склярик говорит, их там больше. Кто догадается, подсказывайте!
Картина представляла собой нечто абстракционистское. Рассказы хозяина квартиры я читал, но опознать их в подобной интерпретации не смог.
Наконец прозвучало: «А теперь Женя споёт!» В центре комнаты появился стул с гнутыми ножками. В дверях мелькнула гитара фирмы Musima. Не почувствовав ни душевного подъёма, ни волнения, я без энтузиазма спел. Композиция называлась «Новая жизнь».
Публика продолжала негромкие разговоры, но после первого припева в дверном проёме появился Склярик. Он уставился в резонаторное отверстие гитары, будто в нём происходило что-то интересное. За Скляриком вошла Алла.
После сдержанных аплодисментов по местной традиции я пошёл курить на балкон. Склярик явился следом и протянул руку: «Батенька, вы меня удивили. Есть на кассете послушать?»
«Поплыв» от комплиментов, я не заметил, как оказался на кухне. В моей руке материализовался стакан со «Стрижаментом».
— Алка, давай Женьку возьмём с собой? — предложил Склярик, положив руки на колени собеседницы и как бы нежно почесав их, — нет, ну ты слышала! «Возми сеня в небо... дороги не будет...»
Где-то за спиной я почувствовал лёгкий холодок от внезапно выросшего и закрутившегося вентилятором собачьего хвоста.
— Жек, — пробасила Алла, — сходи за водкой. Магаз на углу. Там и встретимся, а то толпой уходить не вариант.
По пути за водкой думалось о будущем альбоме, о том, что теперь у моих песен вырисовывается приличная обложка. Мысль показалась меркантильной, но меркантильность, судя по всему, неотъемлемая часть жизни творческой богемы. Надо привыкать.
Прогулка по ночному городу отрезвляла. На вопрос «куда идём», Склярик ответил: «Мы направляемся в шикарное место! Там я творю, а иногда наставляю рога мужьям некоторых особенно хорошеньких женщин! Мы идём в мою мастерскую!» Алла закатила глаза.
Мастерская располагалась в квартире то ли умершей бабушки Склярика, то ли его тёти. Чтобы согреться, Алла пошла сделать чай, но его не оказалось.
Открыли водку. Склярик выпил и попросил записать текст песни на бумажке. Он читал его вслух, потом про себя: «Жень, пока при памяти, там же, на листке, запиши телефон. В следующий раз встретимся и вот на этом мольберте ты увидишь нечто! Через месяц! Даю слово! Только одно условие! Никому не позволяй рисовать эту песню! Ты сказал: хочешь обложку альбома? Я её сделаю. Ты спел картину — я нарисовал песню. По рукам?»
Водка заканчивалась. Склярик осоловело смотрел на мольберт: «Это будет небо, треснувшее небо. Треснувшее на лопасти! Безнадёжно! И в каждом осколке — своё время, своя реальность!»
В какой-то момент художник окончательно ушёл в себя и перестал на нас реагировать.
— Знаешь почему в центре той картины, на вечеринке, коричневое пятно? — спросила Алла, — да потому, что все рассказы в сборнике говно. Склярик взял коричневую краску для пола и размазал по холсту. В таком же состоянии, как сейчас, был. Кричал: «Рассказы эти — растирание автором дерьма по бумаге!» Так что гляди, а то и тебе так нарисует, тоже будешь угадывать песни… в деталях.
Склярик захрапел. Алла всё же отыскала на кухне кофе и позвала меня. Пока она зажигала конфорку и ставила чайник, я ополоснул две кружки и собрался водрузить их на стол. Мы столкнулись. Я попытался отшагнуть, но Алла обхватила мою шею ледяной ладонью и поцеловала: «Не будь ты, как маленький!» — сказала она, видя моё замешательство.
Теперь женщины за 30 кажутся мне почти юными. Тогда же я был уверен, что это глубокая старость. С одной стороны, ответ на вопрос: «Чем ночь со взрослой женщиной отличается от ночи со сверстницей?» — будоражил сознание. С другой — я помнил, что у Склярика и Аллы была не просто дружба. Начинать совместное творчество с такого шага казалось не лучшим решением. И ещё я дрейфил. Девушки моих лет не проявляли охотничьих инстинктов. Мне пока не приходилось быть «добычей».
— Погоди, — пытаясь источать уверенность ответил я, — нужно сходить кое-зачем в ларёк.
— Быстро! И купи мне пива. На утро.
Вернулся я или нет, полагаю, в данном повествовании неважно. Это не история о любовных похождениях. Сразу перейду к нашей второй и последней встрече со Скляриком.
Через несколько месяцев я шёл по центру Ставрополя и издалека заприметил художника. Не сказать, что солнце было особенно ярким, возможно, Склярик только проснулся, и оно со сна резало ему глаза. Мне же казалось, он улыбается. Я решил, что меня тоже узнали. Но мой несостоявшийся соавтор прошёл мимо. Он посмотрел на меня несколько секунд, потом его взгляд соскользнул на дерево, затем на стену дома, а после устремился в то самое небо, которое должно было воплотиться на холсте.
Художникам, может, даже пуще, чем обычным смертным, чужды рамки обещаний.
Так моя песня не стала картиной, а альбом остался без потрясающей обложки. Пожалуй, и к лучшему. Пусть каждый сам рисует в воображении свою «новую» жизнь.
