Я все же выстоял, не сдался, не погиб,
сильнее сделало меня, что не сгубило…
Тогда в меня метнула радуги изгиб
моей судьбой с рожденья правившая сила.
Меня, как пешку, ветер сшиб и повалил,
играя мною, словно фантиком измятым…
Но за подол его я крепко ухватил
и он прирос к моим сединам и заплатам.
Направил ветер я на лопасти свои,
я паруса свои наполнил и знамена,
но продолжал молиться небу о любви,
хоть небо было ближе девушки влюбленной.
Его ответ на все молитвы был таким,
какого вытерпеть не мог мой панцирь звонкий —
разбиты были все доспехи, как тиски
зловредных чар на заколдованном ребенке.
На дно колодца заглянула тишина,
медовый дух поднялся над полынным полем…
И мне открылась та искомая страна,
что опечатана была смешным паролем:
она внутри была всегда, всему была
во мне началом и таинственной омегой,
пока я сотни раз сжигал себя дотла
надеясь в рай попасть с попутною телегой.
Весь мир — дремал внутри меня, совсем как кот,
свернувшись где-то за грудиной в теплый узел,
пока я бился, как заправский Дон Кихот,
служа всей верой и неправдой глупой музе.
В темнице сердца распустился тот цветок,
который знал, что я за всех теперь в ответе,
не потому что приручить свой ветер смог,
а потому что жизнь другая — мне не светит.
Есть у меня один лишь этот долгий миг
за шаг до пропасти, в которой все исчезнем.
Смерть разорит мой виноградник и тайник,
но противленье ей не будет бесполезным,
как бесполезны быть не могут колесо,
седло и парус, меч и мельничная лопасть:
мне есть, что сбросить, как балласт, когда в лицо
мое заглянет ослепительная пропасть.
