По живому

Чем, Севастополь, ты зацепишь в этот раз, 

когда кусает ветер в треснувшие губы? 

Когда, царапая незащищённый глаз, 

оскалят зубы парусов твои яхт-клубы? 

Грозят занозами заборы здешних бухт, 

где для меня уже не будет дня как прежде, 

где, обречённые на общую судьбу, 

стареют борт о борт “Романтик” и “Надежда”. 

И проступает - утирай, не утирай - 

в глазах непрошеная влага колкой соли. 

Почтовых ящиков щербатый ржавый край 

не скроет писем. А они не вскроют боли.

Так остро пахнет здесь, к чему ни прикоснись: 

ореха палый лист, стволы в лишае струпьев. 

И как сожжённая вдали от дома жизнь, 

клубится пепел на кострах горящих скумпий.

 

И режет правду свет. И правда же - дотла… 

И жгучей серой осыпают землю кедры. 

И сквозь ноздрю известняка торчит игла, 

вся в каплях крови - куст и ягоды эфедры. 

Пусти, зизифус, ты разделся донага, 

дай мне сойти к мазутным водам вниз по склону: 

там горький дым углей чьего-то очага, 

который стелется над балкой 

А- 

пол- 

ло- 

но- 

-вой. 

Воздух плотен, в нём смятение и вой - 

гудка профундо и сирены окрик птичий. 

И точит ветер, скрежеща над головой, 

кривые чёрные ножи твоих гледичий.