Они заблудились в лесу. Мелочь такая. Старшему шести нет, младшему четыре с половиной. Два черноглазые, шустрые бельчонка, сёстрами заласканные. Непутёвые, плюшевые головы. На макушках чубы, словно беличьи хвосты уже не заплетены косичками. Разметались, спутались. Как говорят старики, лес закружился в них, потерял нос и хвост, ориентиры. Беда.
Ни человек, ни зверь не живут в скрипучем – Горестном Лесу. Про ягоды забудь. Не выроешь и съедобного корешка, все нитяные, деревянные, горькие. Не пожуёшь листвы, редкие колючки ждут ливня, как чуда. Пересечь холмистый лес, – и в страшном сне лучше не надо, – возможно только запутанным, извилистым путём, ложбинами, переходя от родника к роднику, которые не больше, чем ямки, за день наполняющиеся влагой на глубину ладони. Скупая земля, не запасти воды.
Чувство влаги, прокатывающееся за сутки от океана до океана здесь – подобный компасу ориентир. Называется: след ветра. В дни полного штиля, как и в бурю, он пропадает.
Сами же океаны же не подходят ни для питья, ни для плаванья. Скалистые заливы, бурные, яростные днём и ночью. Прибой об рифы неохватный ствол дерева за минуту разбивает в щепки. Морская вода травит горло и кожу, зубастые твари кишат у берегов. Приморские жители лодок не строят, плавать не умеют.
Карта родников Горестного Леса есть, возможно, у древних старцев в уме, помимо неё след ветра – единственный провожатый. Ни ночные луны, ни дневные солнца не разглядеть сквозь виражный узор безлиственных крон.
Необычайно красивое зрелище, если лежать на спине: огромный купол природного витража. Какие только узоры и сюжеты не почудятся на нём, преображающемся ежесекундно, столпами пропускающем сияние облаков.
Так они любовались, а когда встали, закрутились между холмов. Поднялся ветер, и непонятно, куда идти. Пить захотелось, вода в горлянках закончилась.
Горестный Лес, неживой. О молодости горюет, когда был богатым и щедрым. О запоздалом путнике горюет, не успевшем к столу.
Бегут ли соки в глубине стволов? Кое-где – да, но выяснить точно нет возможности. Стволы крепче железа. Те, что живы внутри, корнем уходят в бездны, тянут влагу с неведомой глубины, отдают незримой верхушке.
Лес, как тент на подпорках, закрыл половину континента. Кроны сплелись намертво, кора обвалилась. Даже боровой железный сухостой рухнет не иначе, как со всем лесом заодно. Стонет, скрипит на тысячу голосов. Иногда на высоте птичьих миграций буря обламывает ветку, швыряет из-под купола. Ветка летит и бьётся об стволы, будто рука скелета, пытаясь схватиться за что-нибудь. Корявая, жуткая, белей, чем кость, и с дуб размером. В непогоду Горюющий Лес – кошмар.
Если бы не древесные грибы, из которых на крепких жерновах получается отличная мука: тонкая, сладкая и сытная, нечего в нём и делать, а манит... Почему лес манит, как объяснить... Оно где-то и само понятно, родина. Да и всё огромное, всё роковое манит. Бродяги постарше болтают, что, мол, вода в родниках необыкновенная... Угу, исключительная – пара глотков ценой жизни.
Испугались бельчата, друг друга пугали ещё сильней. Шепчущим Иппо.
Говорят, в глубине леса есть сад, а в саду живёт демон, Шепчущий Имена Иппо. Как у морщинистой зебры, у него складчатое, дли-и-иное лицо... Говорить по-нормальному он не умеет, а только шепчет имена, быстро-быстро, тихо-тихо.
В глубине леса, где вовсе нет родников, начинают попадаться обглоданные кости. Это всё он... А ещё дальше лежит его сад... Если вдруг кончаются безводные холмы, появляется зелень, но моря не слышно, это значит, ты зашёл в самую глубину Горестного Леса, во владения Шепчущего Иппо. Беги со всех ног. Хотя, какое беги, так далеко забредают, умирая от жажды.
Кто бы ни заблудился в лесу, Иппо знает его имя и шепчет, приказывает идти за собой... Услышав этот шёпот нельзя воспротивиться ему.
Иппо ведёт путника всё время вниз пологими холмами, и зелени вокруг прибывает с каждым шагом, пока не откроется сад. В нём же есть каменное блюдо, величиной с юрту, врытое в землю, полное воды... Чтобы топить жертв и вымачивать... Наклонишься зачерпнуть глоток, тут Иппо и столкнёт тебя. Последнее, что услышишь над головой – его конское ржание.
Нетрудно представить, что испытали мальчишки, различив в шуме крон, пощёлкивании и треске стволов, быстрый, тихий шёпот.
– Безим, скорее... Без-и-им... – пролепетал младший.
Они побежали. На пригорок, с пригорка. Сквозь раздирающий одежду бурелом. На крутую горку. Вниз.
Шёпот лился с каждого холма, отовсюду.
Мчались, пока старший не наступил на белый камень. Внезапно тот провернулся в песке и ухмыльнулся щербатыми зубами. Мальчишка отпрыгнул, покатился с холма. Ударился о валун и заревел, сжавшись в комок, закрыв лицо руками. Младший обхватил его, как обезьянка.
– Иппо... – с подвыванием он затряс брата, когда из-за мёртвого, лишённого коры ствола показалось дли-и-инное, бледное лицо... – Смотри, взгляни же! Настоящий – он... Настоящий!.. Шепчущий Иппо...
Речь у местных народностей, не так давно переселившихся на равнины, тягучая – слитный, меняющий интонации вой. Раньше такой необходим был для полётного звука в лесу. Отпечаток наложило и трескучее звукоподражание скрипу деревьев: щёлкающие перебивки. «Дааа...» – протяжное. «Нет!» – цок-цок языком.
Их лица круглые. Глаза большущие, вытянутые, от уха до уха, лучше обзор и сумеречное зрение. Подбородок маленький, будто дикое яблочко.
Иппо – наоборот: вытянутая голова, подбородок острый. Обыкновенные глаза, не в пол лица. По всем статьям – демон. Ко всему, речь средняя между их напевными завываниями и цоканьем, в ней что угодно примстится, хоть бы и своё имя.
Он же человек, Иппо, старик, робинзон этой планеты.
Терпимая, налаженная жизнь...
Ближайший водоносный слой Иппо вычислил и пробурился до него, пригодились обломки корабля. Срубил дом, выкорчевал уголок леса, сеял злаки. Грибы, опять-таки съёдобные знал... Вот общения категорически не хватало. Информационный голод. Всё читано-перечитано, начиная от обрывков газет, до этикеток на ржавых консервных банках.
Случалось, ветхие деды, по старинке уходившие в лес перед смертью, забредали в оазис и составляли ему компанию. Ненадолго. Зато эти его не боялись. Интересные существа... Мудрые, по-своему весёлые, излучающие беспечность. Иппо выучил их язык, но говорить на нём не мог, не получалось. Реагировал согласием, отрицанием или жестами. Обоих собеседников это устраивало. Счастливые для робинзона дни.
Иппо не рискнул прибиться к какому-либо племени. Высокая агрессия к чужакам, дикая суеверность, но главное, ему как человеку надо больше воды, а не только масел.
В те края, откуда есть шанс вернуться на равнину, Иппо даже не совался. Но ближайшие к дому холмы обходил регулярно. Как представит, что кто-то там погибает прямо сейчас, не усидеть. Иных притаскивал в беспамятстве.
Он так старался не напугать! Не ловить, а звать. Говорить потише. Как не звать? Они погибнут от жажды.
Дело не в шёпоте, а именно в роднике. С рождения нацеленных чуять питьевую влагу на значительном расстоянии путников неизбежно приводило к рукотворному оазису. Даже когда пытались бежать от него, инстинкт выживания заставлял свернуть...
Иппо навис над мальчишками. Со всей доступной ему властностью простёр граблю худой руки туда, где понижались холмы, издал приказующее ворчание и шёпот-шёпот-шёпот... Кто-кто, а дети, едва уловив свежесть родниковой воды, не повернут назад.
Мальчишки нюхали воздух, шушукались, топтались... Пошли спереди от него и сбоку...
Вдали мелькнул зелёный мох... Тонкий запах влаги...
Мелочь сломалась, смирилась со своей участью. К изумрудному, шумящему живой листвой пятну бельчата устремились со всех запинающихся ног.
Оазис... Презелёная зелень...
Одноэтажный бревенчатый дом, окружённый навесом, а перед ним, подобный оку водяного, голубой, нереальный, зыбкий лежал тот самый бассейн.
Высокие борта. Старший брат на цыпочках заглянул внутрь... С воплем отскочил. На дне лежали розовые, разбиваемые рябью дети!
Мозаика.
Нужно чем-то заняться. Иппо, – Джон, вообще-то, – выкладывал херувимчиков, пока не закончилась фольга и битые бутылки.
Предметы для серьёзного беспокойства у него возникали редко, но не без этого.
В лесной сухости, как ни странно, время от времени появлялись смертельно опасные комары. Феноменальные... Сухие, как бумага, растущие с каждым поколением, достигшие размера летучих мышей. Жили они на болотистых побережьях, но регулярно прочёсывали лес в поисках мелких грызунов. Мышиной крови комару – на глоток, но для размножения больше и не требуется.
Иппо вынужден был обороняться время от времени. Нет проблем, солнечные батареи обеспечивали ему комфортное существование и зарядку для шокера. Таким положишь войско... Но не комара! Он, гад, вспыхивал искрами по периметру крыльев, на концах лап, на острие хобота. Издавал обиженное «ззззз!..» и улетал на болота чиниться.
Эколог с разбившегося корабля, Иппо смеялся, что достиг совершенства в зоозащите, распространив ненасилие на всё живое до кровопийц включительно.
Чудесный сад Шепчущего Иппо...
Мало кому довелось увидеть деревья Горестного Леса молодыми, покрытыми живой корой. Сизо-шафрановая, в пятнышках, подобно котёнку черепахового гепарда. Дети попали в юность своей земли. То, что переплетётся в головокружительной вышине остатками сухих крон, ниспадающими лозами вилось по траве...
Хозяин перекинул несколько плетей над бассейном, и уже совсем скоро мальчишки качались на них. Прыгали с хохотом, брызгались. Заметив доброжелательное хозяйское внимание, приближались выразить благодарность складыванием рук над головой. Взрослые в их племенах строги, но не Иппо. Богато добавляя масла, он валял из обжаренной муки лепёшки и отмахивался: бегите, играйте.
Между тем, потеряшек искали.
Ооду, – так называют прадеда, – терять нечего, свой срок знает. Обгоняя дряхление, он наступает внезапно с физической точки зрения, но в душе всякий загодя видит приметы: сосредоточиться трудно, гнев слабеет, теплота в груди ширится, охватывает всех буквально, кто оказался рядом. Размышления становятся прозрачны, сливаются в одно, ни о чём, обо всём сразу... Светлые, размытые, как полдневные облака в зените, они текут, текут, глядь, и нет их. Лишь огромное, вечереющее небо.
– Вы близ деревень продолжайте аукать, я – в лес. Насквозь пойду.
Вот так, без рассуждений и прощаний. Взяв столько воды, сколько имелось, копьё и бронебойную однозадачность камикадзе, Оод поковылял к опушке. Племя глядело ему вслед, думая: прощай. Думая: и будучи демоном, не хотел бы встать у тебя на пути.
Воинственный дух родоплеменного строя глупо недооценивать. Когда схлёстывались два племени, в живых оставалась ноль человек из одного и при лучшем раскладе треть из другого. Копьём, тесаком подростки от семи лет владеют, как дышат, но тут иное.
С разгневанным врагом ещё совладаешь, можно найти лазейку, опередить его, сокрушить встречным гневом. Оод к закату дней стал цельным и железным, как дерево Горестного Леса. Глубоко в стволе токи жизни восходят к иным, нездешним рассветам, до прозрачных глаз восходят, до руки прямо-таки нераздельной с копьём.
Они столкнулись на границе оазиса между двумя крутыми горбами холмов.
«Демон... Шепчущий Иппо...»
Таясь между корней, Оод смотрел на небывалое: мокрые волосы мальчишек трепал сильный ветер.
«Влажные... Не промасленные, от воды сырые...»
В руке у длинномордого Иппо он заметил шокер, чрезвычайно похожий на копьё.
Оод решил, что демон сейчас проткнёт жертв этим копьём. Наверно, вымачивал, чтобы сочными жрать, и упустил, а теперь догнал. Шепчущий Иппо стоял, обняв обоих мальчишек за плечи. Разберись тут...
Перехватив копьё, сжав до боли в узловатых пальцах, Оод приготовился к решающему броску.
Но часть некой силы, желая зла, вновь совершила благо.
«Зз-з, зз-з!.. – донёс ветер. – Ззз-ззз-ззз!..» Комариный отряд.
Копьё Иппо взметнулось, очерчивая круг над мальчишками. Отмахнулся. На втором круге раздались прицельные, точные выстрелы. Иллюминация самих себя, комары взвыли, затрещали. Фейерверк в полумраке лесного раннего утра! Посыпались звёздочки с крыльев и кровопийцы ретировались, пьяными кометами виляя по синусоиде.
Мальчишки хохотали, аплодировали: победа!
Конская морда демонстративно склонилась к земле и повела носом в направлении цепочки пяти родников, толкнула их: ступайте домой.
Они обняли чужака за пояс. Тот покачал головой, припав к земле, изображая, что нюхает след ветра. Кивнул ещё раз, указывая направление, и глаза двух стариков встретились. Узкие, аборигенные с круглыми, человеческими. Синхронно разжались руки, отпуская древки копий.
– Идите... – гулко провыл Оод.
С прадедами не спорят.
Мальчишки рванули в просвет между дальними холмами. Не сговариваясь, тормознули на горбе перевала, посмотрели вниз и увидели спины шагающих рядом стариков.
Копья на плечах, фляжка переходит от чужака деду. Запрокидывая голову ради последних капель, колченогий Оод спотыкается, поперхнувшись, кашляет. Они сумбурно жестикулируют и постепенно скрываются за колоннами мертвенно-белых стволов.
Тоскливый скрип леса глушит, подчёркивает, перебивает знакомый ухающий смех и лошадиное ржание долговязого Иппо.
