Liebe Martha,
сижу в окопе под Сталинградом.
ноги стынут, и даже каска примерзла к коже.
нас здесь много таких, замерзших, и грязных тоже:
мы сидим с автоматами в общей голодной массе.
я – эсесовец, принадлежащий к арийской расе
среди сотен таких же, wahr, abgezehrt, verfroren,
ведь уж чуть ли не опозорен:
третий день я сижу, забитый, дышу на ладан,
здесь,
в окопах под Сталинградом.
мы уж взяли Смоленск и Харьков, пустили корни
в города, чьих названий никто здесь уже не вспомнит.
и ведь надо же было попасть в этот чертов Сталин…
как его? Сталинград – город пепла, огня и стали.
и застрять здесь, в грязи, в окопе, без сна, покоя.
знаешь, liebe, есть в этих русских что-то такое,
чего я не могу осмыслить, понять, измерить,
есть в них то, чему я, ариец, не должен верить.
Untermensch – вот кто русский, Martha! и heil, mein Führer!
им дорога в пучины ада, в прогнилость тюрем.
закидай их гранатами, бей, убивай же гада!
здесь,
на улицах Сталинграда.
так учили нас, Martha. я – человек, другие –
инородные, жалкие, мерзкие и плохие,
что нет места среди людей им, среди арийцев.
только снится мне, liebe, что не человек, убийца,
и что изверг я, Martha! ведь я застрелил ребенка
на руках у его отца, и его пеленки
в тот же миг пропитались кровью, горячей, красной.
как у нас, у людей, понимаешь? а я прекрасно.
ведь я просто стоял и смотрел, как отца ножами
забивали до смерти, а руки мои дрожали,
так дрожали, что я впервые с 39-го года
почувствовал не в других, а в себе урода.
не истинного арийца, бойца, солдата,
а тварь с отсутствием права ношения автомата.
ты бы видела, как он рыдал над багровым трупом,
как бросался на всех, кто рядом был, хоть и глупо
и напрасно пытаться было спасти мальчонку.
ему вырвали печень, сердце и селезенку
на глазах у толпы, смеясь за свою расправу.
их тела потом выбросили в канаву.
но ни в жизнь мне теперь не забыть того мертвого взгляда,
застывшего в небе над Сталинградом.
meine Frau, я совершил преступление века –
увидел в русском не выродка – человека.
если кто-то об этом узнает, меня повесят,
четвертуют, сожгут, утопят, забьют, и если
не сожжешь ты письмо мое, тебя та же участь
ожидает. недавно был здесь кошмарный случай,
когда deutschen солдату вспороли брюхо
лишь за то, что он полюбил советскую шлюху.
Martha, Martha, я запутался, сбился, каюсь.
и не знаю, зачем, за кого я теперь сражаюсь,
за кого мои пули летят вхолостую в небо.
я теперь не хочу убивать за фюрера, мне бы
посмотреть на тебя хоть еще раз, глотнуть портвейна
на покрытом осенними листьями береге Рейна.
и не видеть их лиц, в голове как заело пленку:
отец, стоящий с трупом своего ребенка,
семимесячного младенца, как наша Bettie.
я сейчас отдал бы, наверное, все на свете,
чтоб вернуть эту пулю в ствол своего автомата.
ты прости меня, Martha, под телом моим граната,
что взорвется в любое время. и не сидеть уж
нам с тобою у Рейна. я уже труп, я ветошь.
и люблю тебя, Martha. тебя и малютку Bettie.
вы не верьте тому, что написано, вы не верьте,
что арийская раса – боги, цари и вепри.
я ариец, да, эсесовец,
но человек ли?
нет мне неба, лишь бесконечное пекло ада,
здесь,
в окопах под Сталинградом.
