Давным-давно это было, в те далекие времена сыновей отнимали у отцов и матерей и уводили в священный лес.
Там их держали в повиновении богам, учили всем заповедям своего народа, и пока мальчик не вырастал в сильного мужчину, ему запрещалось даже разговаривать с женщиной.
Девушкам тоже строго-настрого наказывалось и близко не подходить к священному лесу.
Однако ослушалась красавица Алабе, сама того не ведая, забрела в священный лес и увидела, как танцуют на поляне юноши.
Страшно стало Алабе, да любопытство сильнее страха, и засмотрелась она, как лихо прыгают и скачут на крепких ногах юноши.
И приглянулся ей один, смотрит на него — глаз не оторвет.
Так до самой ночи в лесу и хоронилась.
А потом, приметив, куда юноши на ночлег уходят, прокралась к тому месту, нашла своего возлюбленного и рядом легла, только не утерпела, принялась его ласкать-миловать.
Пробудился юноша ото сна, вскинулся:
— Кто ты?
Ведьма?
Так мне такие страшные заклинания ведомы, что от тебя и следа не останется!
А если нет, так что тебе здесь надобно?
Отвечала ему Алабе:
— Разве похожа я на ведьму?
Забрела я ненароком в священный лес и тебя увидела.
Крепко полюбился ты мне.
Вот и осталась в лесу до ночи, вот и пришла к тебе за ласкою.
Воскликнул тут юноша:
— Совсем ты ума лишилась или не знаешь, что негоже нам с женщинами знаться, пока нас в мужчины не посвятят!
Иди скорее прочь, покуда вместе нас никто не видел, иначе несдобровать нам.
Ибо преступили мы самый страшный запрет.
— Зовут меня Алабе,—молвила девушка,— и я не из тех, кто своего желанного оставит.
А ты, видать, и впрямь не мужчина, если любовь женщины отвергаешь, телом ее брезгуешь.
Дите ты еще малое.— Дразнит его Алабе, разжигает.— И смерти не страшись, коли через меня ее примешь, я же тебя и к жизни ворочу.— И вновь обвила руками юношу.
Не стал он больше ее ласкам противиться, только вдруг забило-заколотило его в объятиях красавицы, и умер он тотчас же.
Заголосила Алабе, зарыдала, сбежались тут другие юноши, старейшины, что их наставляли.
Смотрят: лежит бездыханный красавец, даже смерть красоты его не лишила, а рядом — безутешная Алабе.
— Я, я одна во всем виновата!
С меня и спрос!
Сама пришла к нему, сама подле легла, сама ласкать его принялась.
И смерть ему от моих рук досталась! — причитает Алабе, умерить свое горе не в силах.
Воззвал самый главный жрец в священном лесу к богам, потом созвал всех жителей деревни, велел разложить огромный костер.
И обратился к селянам:
— Воля богов такова: негоже отдавать смерти столь красивого и толкового юношу.
Знаю, многие в деревне любят его и готовы пострадать за него.
Брошу я в костер ящерицу, и коли сгорит она в пламени, не вернуть нам нашего брата любимого.
А коли кто ринется в огонь и ящерицу ту спасет, вернет к жизни умершего.
Сказал так мудрейший и бросил в огонь ящерицу.
Метнулась к костру мать юноши, кому, как не ей, сына спасать, да остановило ее пламя свирепое.
Заплакала мать, зарыдала:
— Горе мне, горе!
Люблю сына, и спасти мне его хочется, да только пламя высоченное, языки так и жалят, не перемочь мне их!
Попробовал было отец с жарким пламенем справиться, да тоже отступился.
Обнял жену, стоят, слезы горькие роняют.
Вышла тут к костру Алабе.
И запела:
Ящерка сгорит — суженый умрет
От моей руки, от моей любви.
Ящерку спасу — милый оживет
От моей тоски, от моей любви.
И как шагнет прямо в самую середину жадного пламени!
Схватила ящерку и мигом назад.
Высоко подняла ее над головой, пусть все видят — жива!
Ящерку спасла, милый будет жить!
Чудеса любовь может сотворить!
Поет Алабе, рада-радешенька.
Ожил ее возлюбленный.
А деревенские, что вокруг костра собрались, судят-гадают, как с Алабе-отступницей быть.
И порешили: велика вина ее, простить такое нельзя, смерть Алабе — и в костер ее!
Юноше ожить, деве умереть!
Смерть она с собой в пламя унесет.
Больше на костре ящерке не тлеть,
И никто-никто Алабе не спасет.
