Вокруг было слишком много брошюр и плакатов.
На полу, на стульях, на скамьях лежали учебные материалы, тетради, книги, чьи то, а может и ничьи вещи, стояли банки с краской.
Кругом, куда бы мы не кинули взгляд, была библия и олифа... олифа и библия. Помещение было забито этим хламом. Кафедра лежала здесь неподалеку, перевернутая.
"Бог он везде...везде, во всём и во всех! В семье, на улице, а самое главное здесь... в костёле!"
Кабинет пастыря. Полутьма. Моя Магдалина лежит на столе, а ее колени в моих ладонях.
Ее ступни касаются друг друга и моей спины. Грудь ее обнажена и на нее, на грудь, подает свет, то ли Луны, то ли уличного фонаря.
Она целует и кусает меня.
Она улыбается, но иногда серьезна. Сейчас ей не идет не первое, не второе. Она боится.
Она боится не соития... нет...
Она боится того, что это происходит здесь. В кабинете. В комнате для личных аудиенций. В самом сердце административно-хозяйственных решений...
Я же безумен.
Я восхищен происходящим...
Она кусает меня за ухо.
Мы сносим Дом Господень до основания. Весь религиозный фундамент - это пепел на наших джинсах. Грязь на подошвах наших ботинков. Мы заливаемся смехом и потом...
Мы пьяны.
Мы смотрим друг на друга, но скоро это мне надоедает.
Я переворачиваю ее. Теперь она может прочитать то, что написано на брошюрах разбросанных на столе. Судя по всему это ее пугает. Судя по всему это причиняет ей боль.
Она начинает всхлипывать, а потом кричать.
Все это ужасно бесит меня.
Я прошу ее угомониться.
За дверями же, там откуда свет узкой щелочкой проникает к нам и размазывается по полу, осквернение идет полным ходом.
Иосиф пьян, он спит на сдвинутых вместе скамьях для прихожан в общей зале.
Дом Божий почти достроен.
Осталась косметическая отделка. Воскресным утром здесь будет людно. Придут озадаченные вынужденным дружелюбием прихожане и послушники. Они приходят сюда чуть ли не каждый день.
Они боятся. Но они не запуганы.
Они бояться одиночества - своего отражения в зеркале. Вернее их научили, как нужно правильно бояться, и кого стоит и нужно бояться. Бояться нужно того, кого любишь.
Они бояться, что Отец забыл о них. Их научили так думать. Они бояться остаться сиротами.
Это лучше, чем жрать дешевое пойло.
Это лучше, чем грабить и убивать.
Страх, говорят они, упорно пряча не нужные слова в отсутствующей напрочь фантазии,.. страх - это лучше, чем проституция и наркомания. Их лица говорят об обратном.
Они бояться сделаться сиротами.
Они говорят, что Господь - это любовь! Что Любовь и Бог тождественные понятия. Я в согласии киваю им головой, а они ищут подвох в моих словах.
Они боятся не Бога.
Нет.
Им абсолютно наплевать на Иисуса.
Они говорят о нем, как о соседском мальчишке.
Они не преклоняются перед его страданиями.
Они жалеют его.
Они жалеют его, как ребенка прищемившего палец.
Они боятся решения Бога. Им сказали, что правильней будет боятся именно этого.
Они боятся не потому, что страшно, а потому, что так будет правильнее.
Они уверены, что страх это и есть правда. На самом же деле правда в том, что ты можешь становиться сиротой снова и снова, снова и снова.
Снова и снова...
Она кусает меня за губу, больно, до крови. Я отталкиваю ее и притягиваю к себе за волосы...
Сейчас без пятнадцати пять, за огромными окнами зала видно светлеющее небо. Парни, вырубившиеся на скамейках, уже проснулись и хлещут пиво.
Пришел еще народ и сторож рассказывает им о строении вселенной. Выглядит это забавно и абсурдно. Народу сонливо и весело. Сторож артистичен и обаятелен.
Привлеченный сигаретным дымом я подсаживаюсь ближе к алкоголю.
Крыша и стены церкви спасают нас от начавшегося дождя.
