Я не знаю, кому написать,
рассказать,
прошептать,
Да и кто же меня, дурака, в эту ночь исповедует.
Кто польстится забраться в дремучую,
мерзкую падь,
И с ума не сойдёт, утомившись такою беседою.
Кто захочет излечивать язвы и струпья души,
Целовать эту гниль…
и при этом улыбку наклеивать...
Беспричинная ярость меня до утра сокрушит,
Так воспой же, богиня, гнев сына,
почти что Пелеева!
Успокой хоть на час,
на минуту,
на сладостный вздох,
Дай прогулку под вишнями,
Шуберта слушать пошли меня,
Чтоб писать при свечах,
подводя неизменный итог,
И для Трои-души дай хотя бы убогого Шлимана!
Чтобы я в этот миг стал спокоен, как тысяча бонз,
И сидел в позе лотоса тихо под пальмой банановой…
Что? Не слышу, богиня?
Картавый французский прононс…
Ничего не изменится, сколько себя ни обманывай.
Никого…
Только пьяные шлюхи…
И водка…
И боль…
И в табачном дыму льётся в мозг
нестерпимая музыка!
Для меня эти «ля», а особенно – страстные «соль» –
Как безумный ребёнок
бьёт палкой
скулящего тузика.
…В эту грязную ночь от себя никуда не сбежать,
Хоть ты сердце порежь на куски и по маленькой части вынь…
И томится в груди безграничная
мерзкая падь,
И предательски шепчет:
«всё здорово…
все будут счастливы…»
