Кролику

Посыпал крупный снег. Когда взошла луна,

земля была белей священного слона.

Но Киплинга давно я в руки не беру…

Высотные дома качались на ветру.

Но вот и он затих. Как странно, что слышны

в хард-роке наших дней упреки тишины.

Лишь кустик зеленел у края пустыря,

как на планету Март пришелец с Сентября.

Вороньим ли крылом, кошачьим ли хвостом

с него смахнуло снег на пустыре пустом?

Земля была белей бумажного листа.

Но лист был пуст. А жизнь бывает ли пуста?

Да это — бред кликуш, рацеи мозгляков:

наговорил, наплел — в сундук, и был таков!

А кто хоть раз дрожал от напряженья жил,

не строил и не мёл, а жил, а просто — жил,

а жил в такую ночь и не просил взаймы

других, весенних, дней у меховой зимы —

тот жил уже не зря, тот жил уже не зря…

Отстань, не береди, пришелец с Сентября!

Мы знаем свой порок: не ценим свой удел.

Вот Бог, а вот порог — уймись, покуда цел.

Опять, до лучших дней, я остаюсь с зимой.

И цвет ее — он мой. И хруст ее — он мой.

И холодок гвоздик пусть жалит с высоты,

и пусть летят во мгле Николины кресты,

летят, как журавли сквозь чистую метель,

летят, чтоб никуда не улететь отсель.

1963