Трофейная пластинка
Эта жизнь была не мед, но восхищала иногда:
выдавала крупный куш при мелких шансах…
О, какая вдруг вспорхнет из-под корунда ерунда,
вроде скрипок, замирающих в нюансах.
Генеральша в тридцать лет: повелевающая стать,
очи серые уставшей Ярославны…
Ах, вернуть бы этот бред! Да этих верст не наверстать —
до Коломны, то ли вроде до Купавны.
Был у Лещенко Петра какой-то ключик золотой,
открывающий неведомые дверцы.
На коврах настенных фото: берег, солнцем залитой,
иноходцы, инородцы, иноверцы.
Оттого ль, что надоел казенный юг, казенный муж,
иль у золота любви своя обманка,
но в таком слиянье тел нелепо спрашивать у душ,
кто мы с ней и кем мы станем спозаранка.
И сплетались, и сплетались пошлый слог и дивный ритм
под корундовым сучком в башке мембраны!
Каждый жест мой непреклонен, каждый твой — неповторим:
мы друг другу и рабы, но и тираны…
Эту шустренькую муть, неукротимый шлягерок,
да неужто услыхав, пожмем плечами?
Этот долгий страшный путь вдоль обнаженных светлых ног,
и — ни мудрости в обоих, ни печали.
1956
Юрий Ряшенцев
Other author posts
Тридцатые Сад Мандельштама
Лазурь сквозь зелень в сентябре, как в мае, полна безумием И там, за парком, — там труба хромая дымит Везувием В Барвихе — солнце, и дождя ни капли над дачной розою
Вечер с качелями
Я совсем изнемог от бесовских бесед с книгочеем Захотелось летать — я спустился вдоль сосен к качелям
Я очнулся от сна потому что
Я очнулся от сна, потому что хохотал за окошком Пушкин Он кричал, что у старого “хорха”
Опустевший террариум рая
Опустевший террариум рая Безопасные фрукты цветут