1
А игру несметных сил
Бог не понял, не простил –
вавилонская упала
наша башня, ждать не стала
дуновения ли, труса,
беса черна, беса руса…
***
Нам упала разом тьма,
тьма, сводящая с ума, –
все на всех теперь воюем,
жить не можем, смерть не чуем,
непонятными словами
сказанную между нами.
2
Я видел, как там будет. Никакой
пророк, я понимаю ход недальний
событий, понимаю и как шатко
все равновесье наше!
Я там был!
Я был там!
В этом будущем и в том,
где всем придется… может, не придется…
Да… вариантов…
Сад тропой тропу
подстегивает и переплетает.
***
Три варианта видел, как бы в трех
был областях, водил меня вожатый –
двойник мой. Кто, любимая, послала –
Россия, что ли, мне грехи прощая?
***
Три варианта будущего.
Вот
второй, срединный: нам с небес сочится
свет тусклый, как сквозь воду; покаянья,
прощенья путь – не наш, не православный,
но только ли по вере нам дается?
***
Какой из вариантов предпочтется
Историей?
3
Все было так… Я сам почти не верю
в свои походы. Время расступалось,
двоилось и троилось – за года,
десятилетья шел, смотрелось дальше,
чем ходу было…
Я б так не придумал…
4
И время окружило,
как мертвая вода,
и время пропустило
сквозь толщи, сквозь года;
шагнул – и за спиною
так плотно, что – куда
обратно? Вся за мною
минувшая беда.
***
Ты погуляй, покуда
отставшая в пути
страна сюда – откуда
ей с места не сойти –
пребудет. В знанье многом
и скука, и печаль –
с ее недальним сроком
страну уже не жаль.
5
Страна распалась. Пять теперь земель
нашили себе флагов, нацепили
гербов.
А мы по-старому зовемся –
Московией.
Еще Кубань, Сибирь.
Еще дальневосточная столица
Хабаровск, что не занято Китаем,
подмял. На крайнем западе, где Питер,
где Новгород и Псков, теперь Ижора,
а по-другому – Ингрия.
Вот пять
нас, русскоговорящих. Есть другие,
но не о них речь…
Пять кусков России,
стесняющихся близкого родства,
чуть одуревших от сознанья полной
свободы…
И все действия пока
с оглядкой друг на друга. Ничего,
привыкнут и обтешутся. Пойдет
политика у них, у нас не хуже,
чем у других, таких же суверенных.
6
По границам или так,
как пришлось, ломали; как
разломилось – так живи:
на Москве душой криви;
по Сибири добывай
нефть и мехом промышляй;
на Востоке у земли
правь большие корабли;
сей богатую пшеницу
по Кубани, по станицам;
в скудной Ингрии устрой
скандинавский рай земной.
7
Особенной своей физиономией,
лица необщим то есть выражением,
мы как-то сразу различаться начали.
Нетрудно стало отличить горюхинца
от друга – от великороссиянина.
8
Мы как-то удивительно легко
восприняли разрыв. Как будто были
под слоем краски, пыли – расходились,
пересекались трещины. Удар
несильный или – холод? жар? – и всё
с неслышным треском…
Ухнуло, осело
строение…
История страны,
наверно, стала впятеро сложнее,
наверно, стала в пять раз меньше, проще.
9
Мы как-то поделили (я не знаю
подробностей) посольства, остальные
богатства заграничные. Как мало
мы спорили, как быстро оценили
и согласились! Всем скорей хотелось
разделаться и получить кусок.
***
С другим наследством хуже. Вот хоть Пушкин –
он чей будет? Ижора или мы
права предъявим?
Скоро языка
ошибки и особенности будто
окостенеют, в правила войдут.
***
Диалектизмы, жаргонизмы, говор
нам станут языком. Еще увидим
мы десять словарей…
Непониманье
чужих наречий – значит своему
служение и преданность.
Чухонский
пусть учат свой. Написан по-московски
«Онегин» и вся классика другая…
***
Мы первый раз всерьез читаем Даля,
деля слова на наши и чужие.
10
Печальней всех московская судьба:
балованная девка постарела,
осунулась и смотрит тупо, зло
на суету в чужих дворах.
Где деньги?
Ушли.
Статистика, наверно, врет,
что численность у нас почти что вдвое.
А может, и не врет. Была волна,
да схлынула… Кому она сдалась,
московская жизнь, если денег нет…
Беднее всех мы стали: ни ресурсов,
ни моря, ни в родном Нечерноземье
нормального хозяйства; урожаем
едва крестьяне кормятся…
А головы? Все лучшие умы
давно махнули в Ингрию и дальше.
Мы сами стали лучшие умы…
11
Нам в непраздничной Москве
трудно жить;
помнят ноги – голове
станут мстить…
Все несчастия страны,
всякий грех –
всё, Москва, твои вины,
ты за всех
отвечала, ты решить
так смогла –
на четыре развалить
Русь угла.
И сама осталась ты
в пустоте,
и торчат твои кресты
в правоте.
***
Деньги были, нефть рекой
сюда шла –
прекратился ток благой,
довела
до последней нищеты
ты детей,
отпустила нищих ты –
жди вестей
скорых, черных: все тебя
проклянут!
А была наша судьба –
сгибла тут,
а была наша страна,
наша речь –
проблудила мать-честна,
что сберечь
ты должна была, себя
предала!
Ах, иудина судьба…
Не со зла…
12
Трудно понять и принять, что это еще и не худший
выход… Пять шансов теперь, что восстанет, воскреснет Россия.
***
Полно на гноище выть, посыпать себе голову пеплом –
жить стало легче и проще, свободнее жить и богаче.
***
Малая родина малой любви от нас требует – столько,
сколько и есть за душой… Трудно было нам сладить с Россией.
***
Если начнется история – может ли быть безвоенной?
Тихою станем Европой... Благие намеренья знаем.
13
Эта долгая ненависть к нам
остается, как память страны
бывшей: вся ее боль, ее срам –
все ведь здесь, все в Москве решены.
***
Все разделено – малая часть
мы остались, стоит третий Рим
полупуст, полупьян; его власть
была гнет – стала сон, стала дым…
Опустела столица, стоит
среди скудных окрестных земель
и цепями уже не гремит,
и вчерашний печален ей хмель.
Ей погнать бы кого на войну,
накопить бы, потратить казну,
ей бы в дальних краях погибать,
ей бы земли себе собирать –
ей бы жить назло всем! И жива
назло всем золотая Москва!
14
Как быть нам без России? Оставаться
как патриотом, если для любви
так мало места? Как любить останки,
последствия беды? А вся страна
теперешняя только потому
и существует, что мы проиграли,
просрали то, что было. Как любить
позор свой?
А не лучше ли направить
весь пыл души на прошлое? Прекрасной
отдаться – как там? – пушкинской России,
за что-то нас предавшей. Но ответы,
что целиком о прошлом, не важны!
15
И новая война, которой сводки
в газетах местных, в криминальной хронике,
уже идет. Одну, другую битву
проигрываем…
***
Новая орда –
да! –
на нас,
раз свет угас
веры Христовой –
потоп новый!
Слабых, жалких
разъединила Калка.
Кровями поврозь течем –
каждый своим ручьем.
Выйдет ли князь силы,
выйдет ли князь славы
рассеять туман стылый,
бесам посечь главы?
***
И что от нас останется?
Когда-то
решим мы сбросить иго.
Нас тогда
хоть на засадный полк народу хватит?
16
Кто их знает, как там на Востоке…
Что панмонголизм? Свои ребята
были, а теперь с какого боку?
Даже и не наши азиаты…
Ломится земля Сибирь, природа
недрами играет – вспоминают
кочевые малые народы
и обиды горькие глотают.
Буйная Кубань – котел плавильный
наций – почернела; бусурмане
люди твои – или ехал ссыльный
офицер, заночевал в Тамани…
Хитрая, надменная, чужая
Ингрия торгует, цены ломит –
ох, земля чухонская, ты с краю
и была, – шикует, нас не помнит.
Лишь в покинутой, в первопрестольной,
в ласковой Москве еще осталось
что-то от России богомольной –
и не только церкви, вздохи, жалость.
17
И вера распалась на пять частей,
и двадцать анафем хор
провозгласил, и для веры всей
всяк – еретик и вор…
И кто из святых за кого, из тех,
местных? Они – земли
лики; и память земли; и грех
тех, кто в нее легли.
***
И вера распалась, и взял народ
обычай, на тыщу лет
забытый: из черных дубов, колод
начал сочиться свет.
Народная вера – а никуда
и не девалась, здесь
ждала, пока позовет беда
и схлынет с России спесь!
***
Наш идол – желтый московский бог,
тяжолый и золотой;
он был сильнее, он раньше мог
держать всех вот так – рукой,
вот этак – калитой.
18
И где наши границы? Карты брось.
Где наши настоящие границы
во времени, в культуре?
Вот была
Русь Киевская… Чувствуешь ли к ней
любовь сыновью? Чьей в нас крови больше,
не половецкой ли?..
Потом Москва –
свои ли, наши земли собирала,
жгла Новгород? Язык ее чужой
не понимаю.
Только при Тишайшем
по-свойски разговор пошел: Аввакум
да Полоцкий…
Петровские дела –
для нас, что ли, весь этот Парадиз?
И Пушкин пишет – что ему такие
читатели?
В семнадцатом году
мы разве не сменили себе разом
и Родину, и веру? Вид советский
страна взяла.
Был страшен для нее
год девяносто первый.
Вот рубеж,
с которого страна опять – Россия.
А наша дата новая, московской
республики. Не тут ли началась
нам Родина?.. Их сколько еще будет?
***
Это наше ли, чужое –
Родина? война?
К чему чувство есть живое –
гордость ли, вина?
***
Вот,
вот что определяет
наши взгляды на историю,
на современность –
масштаб в первую очередь!
Разлет времени!
Если история страны началась вчера,
то те, кто нами правит, – отцы-основатели,
мудрецы-правдознатели;
а если не вчера,
то они – предатели!
В чудной стране,
в сказочной стране,
где жил Пушкин, –
бунт всегда бессмысленный
и беспощадный.
Если же твоя Родина началась в семнадцатом…
С чем ты остался, когда она исчезла?
Не прогадай со временем!
19
И что осталось от страны?
Фантомных болей сущий ад,
предания от старины,
в которую никак назад.
Еще осталась в силе всей
бюрократическая спесь
высоких наших должностей,
был смысл когда-то – вышел весь,
и, маршалы, едва полком
командуем, и не смешна
брёх-дипломатия – смешком
брёх-экономика полна.
Не верит зритель, но ему
вставать, идти – куда? во тьму?
20
Только телевиденье осталось,
шпиль его останкинский. Покажут
нам еще футболы, сериалы,
там и там играют только хуже –
ну, как могут, или не старались.
Все равно: сигнал слаб, плохо видно.
***
И глаза устали, и рассудок –
неприятно было бы увидеть
зрелища высокого уменья,
не сказать – искусства, но почти что…
Хлеб без отрубей для нас отрава,
пропеченный – хуже голодухи.
***
Ветхая заплата к ветхой ткани.
***
Правда невозможна. Как поверить
в ложь? Из рук вон плохо, всё наружу –
то есть ближе к правде. Вот такие
способы общенья, осмысленья…
Или мы бездарные актеры,
или же не вся напрасно совесть…
21
И зачем-то я нужен им. Ведь чуют
мою чуждость эпохе, так, прохожесть.
Важно, чтобы звучал непринужденно
голос о новостях, внушая мысли
потаенно, раскованно, без всяких
сантиментов, сочувствия какого.
А на чем две последние эпохи
провалились, спалились? Да словесность,
небреженье словесностью точнее.
Все кто мог – кто с умом и кто с талантом –
либеральничали. Оно понятно:
этак юность бурлит, дурит – все опыт
переменит, дай время. Нашей краткой
теплой, летней поры им не хватило,
и, невызревшие, упали с веток…
Сколько слушателей смех, детский лепет
за последнее слово принимали…
На полста? больше? лет я старше, шмыгнув
мимо времени, вот и опыт нужный
оказался богатый за плечами,
рассуждаю, умею русским словом
мимо, ужом, камней краеугольных,
сквозь развилки, по топи так по топи,
куда ворон костей – и дальше, дальше…
Мои мысли – протеевой природы:
так и надо, чтоб мысли у поэта
не стесняясь лились, пересекаясь,
торопясь все сказать за тех, за этих!
22
Чистейшей демократии
преподаны уроки –
и сами мы создатели
того, что так жестоко
к нам, бедным; делать нечего
и некого винить –
лица нечеловечьего
у власти не сменить.
***
Нет в многовластии блага, в безвластии нет, в абсолютном
самодержавии нет – так чего делать с этой махиной?
23
А меня не станет, совсем не будет;
мельницы-то божьи не скоро мелют –
всё они домелют, и пылью белой
по ветру мУка.
Соберешь мукУ и кули навалишь.
Это, что ли, было тут рожью, полем,
по полю – дорогой, над полем – небом?
Было – Россией?
***
Как по когтю льва вспомнишь – восстановишь
всю меня; откуда возьмутся силы,
как былые, больше, – вот я воскресну,
будет нам счастье…
Как по когтю льва – нехорош зверюга
шестиглазый и в чешуе, копытный –
так ли меня помнишь? А так и было.
Рыкаю с шипом!
24
А неприязнь друг к другу возрастает.
Опасно ли уже? Еще не очень,
еще войны боимся… Но Россия
недолго помнит страх… Ее учить –
лишь портить…
Копит новые обиды,
по старым не умея рассчитаться…
Осмыслить их…
Простить ли?
Пережить?
***
Не случилось войны: это пока она
раскачается. Срок долгий, отложенный –
он почти уже весь. Чувствую в воздухе
возвращенную ненависть.
Заключение
Моем мертвою водой,
белим косточки.
Принеси воды живой
хоть в наперсточке.
Смыты раны, вся цела
кожа белая.
Значит, вся я умерла,
вечность целая
надо мной сомкнула свод;
всю Историю
тут закончила, вперед
взяла горя я,
на все тридевять сроков, –
ох, измучилась.
Гудят сорок сороков!
Иль соскучились?
