Говорили, что речи его, как песни. А она усидеть не могла на месте: было тесно в просторе дворцовых комнат, мир манил к себе сказочный и огромный. Ей простое казалось до дрожи чудным: как шагает вдали караван верблюдов, как в бродяги-мальчишки глазах, как море,
утонуть было просто. А он про волю пел ей песни, манил за собой в пустыню, звал быть вместе счастливыми и босыми, мало думать про завтра, презреть законы, позабыть про дворец, ведь повсюду дом им, одиноким, свободным, бесстрашным, юным. Песня долго ласкает слух — быстро губит,
опьянив, одурманив собою душу. А она продолжала идти и слушать, пока пасть не сомкнулась за ней пещеры, продолжала и вслушиваться, и верить. А он тихо шептал ей про три желанья, лампу крепко в ладонях своих сжимая. Умолчал лишь про духа, что в недрах лампы, что сжирает сердца за них, как оплату.
Он, конечно, султаном стал, всех богаче, жизнь сложилась счастливее и удачней. Что до жертвы — пусть злато утешит совесть. Она воли хотела, он дал ей волю: нет свободней, чем мертвый. А там, в пещере, новый дух дико мечется, ждет отмщенья. И однажды пустыня ему поможет. Подойдет что угодно, и лампа тоже.
___
"Аладдин"
