Я ведь шут, городской зазывала, придворный паж,
про таких говорят «стороной обходи, не трожь» –
и идут ко мне снова, гонимые сотней жажд,
и идут ко мне вновь, как под пулю или под нож.
Только я городской лицедей, а совсем не вождь.
Я ведь блик, искра солнца, круги на воде и рябь –
оглянешься вокруг, но меня уже нет. Я миг
между грозами мая и золотом сентября,
я герой не романов – дешевых бульварных книг;
но, идя вслед за солнцем, семь жизней поставлю в ряд
и спляшу на костре.
(Посмотри, как они горят).
Всем неверящим мне полагается мир и свет
и порядковый номер.
Эй.
В очередь.
Сколько вас?
Про таких говорят – группа крови на рукаве.
Про таких говорят – нерушимый стальной спецназ.
Про таких говорить – и пускаться в безумный пляс.
«Если вызвался петь – так, пожалуйста, не фальшивь,
если вызвался жить – то живи, будь так добр, под стать».
(Что меня не убило – поможет мне стать большим).
Отмечают, нахмурясь: «совсем не умел молчать».
У меня где-то в сердце невидимый датчик вшит,
и не вырвать его, и не выбить, не придушить.
Я из крепкого текста, как памятник, был отлит.
А за мною идут, спотыкаясь, сквозь тьму и дождь.
У меня за спиной разбиваются корабли,
по рукам и по телу предательски бьется дрожь.
Мы стоим на краю – далеко до границ земли.
Я ведь шут, а они во мне веру
найти
смогли.
