Даша Севастопольская

Бедняга, видно, тронулась рассудком,

шептались в Корабельной стороне.

Отец-то при Синопе помер.

Сумка –

всё, что при ней – на вытертом ремне.

Глазели: со двора свела корову.

Неужто бог вконец лишил ума?

Домишко продала.

Одна.

Без крова.

Какую ночь она уже без сна?

Сама грузила бутыли в подводу,

тюки полотен, стопки одеял.

На зорьке клячу запрягла – и ходу.

Зачем?

Куда?

Да кто ж её видал?

...Девица Дарья отрезает косы,

застегивает на груди бушлат:

тот, что остался от отца-матроса.

Плывёт над Севастополем набат,

опять эскадра ядра сыплет с моря,

опять над бухтой пламя и дымы.

Но поутру её карету горя

уже встречали берега Альмы.

Там с поля брани колеею узкой

и раненых везла, и скорбный груз.

Она не разбирала, кто ты – русский,

британец будешь, турок ли, француз…

Носила воду в пекло бастиона:

любезные, держитесь до утра!

И раненый, лежавший под иконой,

ей, сироте, шептал: сестра… Сестра!

В семнадцать лет шагнув в огонь сражений,

и знать не знала, что потом народ

таких же, как она – святых, блаженных –

медсёстрами

своими

назовёт.