Речей искусных полночь норовит
Сравнять со вкусом абрикоса.
Но я, надменно не меняя просо
На то, что холодом вопроса
Решает жить, пускаю на далекий Крит.
Не следуя повышенным тонам,
Скупая ночь по холостым минутам,
Ломаю путь иссохшим путам,
Давясь покорности маршрутом,
Распространяю все по городам.
В одних — поймут. За словом и обратно
Постелят поля обреченные снопы.
В других — зажмурясь от толпы
Забудут страх. Из горничных в калфы
Уйдут. Другое мне приятно.
Но что? Надеясь без весны,
Дрожа от холода уставших
И обреченных, не понявших,
Пошлю на все из оправдавших
Друзей, приведших мулов на балы.
Гасите свет. Раздайте злато стен.
Я брать не стану ваше отреченье.
По коридору — заточенье;
По рук проходам — развлеченье...
К чему мне нужен этот тлен?
В окне увижу край стены,
Загадки вечера в прохладе.
Сидит она на этаже в засаде;
Играет свет на нежной знаков глади,
Покусывая летом часть зимы.
Я слышу звук. И вижу зов руки.
Все стало ясно с переводом.
Не скрылась тайна та уходом,
Цепляясь стен в ручье народом.
Все звуки вновь просты, легки.
И пять минут, прошедшие за миг,
Запомнятся надолго и открыто.
По правилам несостоявшегося быта
То ощущение не очень сыто
В тени поваленных здесь книг.
И все писать — ненужное сраженье
На этажах, ведущих в никуда.
Вернусь? Скажите мне: когда?
По новой жизни разольется ли вода?
Согласие там превратится в пораженье.
