В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране.
Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна.
Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях.
Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком.
Нельзя сказать, чтобы он жестоко угнетал своих подданных или жил в распре со своими соседями; однако, несмотря на это, никто не верил ему из-за его угрюмого взора, морщинистого лба и резкого, ворчливого характера.
Было мало людей, кроме челяди в замке, которые когда-либо слышали, чтобы он говорил обыкновенным образом, как другие люди.
Когда он ехал по долине и кто-нибудь при встрече с ним быстро стаскивал свою шапку, останавливался и говорил:
Добрый вечер, господин граф, сегодня славная погода», он отвечал:
Вздор!» или
Сам знаю!».
Если кто-нибудь в чем-нибудь не угождал ему или его коню, если с ним в лощине встречался крестьянин с повозкой, так что граф не мог довольно быстро проехать на своем вороном, то он выливал свою злобу в громе проклятий.
Однако ни разу не было слышно, чтобы он в этом случае побил крестьянина.
В стране его прозвали Грозой фон Цоллерн.
У Грозы фон Цоллерна была жена, которая представляла полную противоположность ему, будучи тихой и приветливой как майский день.
Часто дружелюбным словом и снисходительным взглядом она примиряла со своим супругом тех людей, которых он оскорбил резкими выражениями.
А беднякам она делала добро везде, где только могла.
В летний зной или в ужасную снежную погоду она охотно сходила с крутой горы, чтобы навестить бедных или больных детей.
Если на такой дороге ее встречал граф, он ворчливо говорил:
Знаю уж, вздор!» и ехал дальше.
Многих других женщин этот ворчливый возглас устрашил бы и напугал.
Одна подумала бы:
Что мне до этих бедных людей, если мой господин не ставит их ни во что?» Другая из гордости или негодования охладела бы, пожалуй, к такому ворчливому супругу.
Но не такова была Гедвига фон Цоллерн.
Она любила его по-прежнему; своей прекрасной белой рукой она старалась разгладить морщины на его смуглом лбу, любила и почитала его.
Когда через несколько лет небо подарило ей маленького графа, она все-таки продолжала любить мужа не меньше, в то же время выказывая и своему сынку всевозможную заботливость нежной матери.
Прошло три года, а граф фон Цоллерн видал своего сына только по воскресеньям после обеда, когда его подносила ему кормилица.
Он пристально взглядывал на него, что-то бормотал себе в бороду и отдавал назад кормилице.
Однако когда малютка сумел сказать «папа», граф подарил кормилице гульден, но не улыбнулся ребенку.
На третий год в день рождения сына граф велел надеть ему в первый раз штанишки и великолепно разрядил его в шелк и бархат.
Затем, приказав вывести своего вороного и другого превосходного коня, он взял мальчика на руки и звеня шпорами начал спускаться по витой лестнице.
Увидев это,
Гедвига пришла в изумление.
Впрочем, она привыкла не спрашивать, куда он собирается и когда вернется.
Однако когда он выходил, беспокойство за ребенка на этот раз открыло ее уста.
— Вы уезжаете, граф? — спросила она.
Он не дал никакого ответа.
— Зачем же вы с собой берете малютку? — продолжала она. — Куно пойдет гулять со мной.
— Знаю уж, — возразил Гроза фон Цоллерн и пошел дальше.
Выйдя на двор, он взял мальчика за ножку и, быстро подняв на седло, крепко привязал его платком.
Затем он сам вскочил на вороного и рысью поехал из ворот замка, держа в руке повод лошади своего маленького сына.
Сначала малютке, по-видимому, доставляло большое удовольствие ехать с отцом с горы.
Он хлопал в ладоши, смеялся и дергал свою лошадку за гриву, чтобы она бежала быстрее, а граф, выражая свою радость, несколько раз воскликнул:
Славный будет малый!»
Но когда они выехали на равнину, храбрость мальчика прошла.
Сначала он только робко попросил отца ехать потише.
Когда же отец поехал еще быстрее, так что порывистый ветер чуть было не захватил дух у бедного Куно, он стал тихо плакать, потом вышел из терпения и наконец закричал изо всей силы.
— Знаю уж, вздор! — начал кричать отец. — Выехал в первый раз и реветь!
Молчи, или…
Но в эту минуту, когда он бранью хотел ободрить сына, его конь поднялся на дыбы, и повод другой лошади выскользнул из его руки.
Он изо всех сил старался укротить животное, и когда, успокоив коня, с тревогой оглянулся на сына, то увидел только, как его лошадь одна, без маленького седока, бежала к замку.
Хотя граф фон Цоллерн был суровым и угрюмым человеком, но это зрелище потрясло его душу.
Он подумал, что его сын расшибся и лежит где-нибудь на дороге.
Он схватил себя за бороду и зарыдал.
Но как далеко он ни возвращался, нигде не было видно следа мальчика.
Он уже решил, что испуганная лошадь сбросила его в канаву с водой, которая была около дороги.
Вдруг он услыхал сзади себя, что детский голос кричит его имя, и когда быстро обернулся — что же!
Недалеко от дороги, под деревом, сидела старая женщина и на коленях качала мальчика.
— Как попал к тебе мальчик, старая ведьма? — закричал граф в сильном гневе. — Сейчас же давай его сюда ко мне!
— Не торопитесь, не торопитесь, ваша милость, — засмеялась старая безобразная женщина, — как бы вам не накликать беду на вашего статного коня!
Вы спрашиваете, где я нашла молодчика?
А вот где: его лошадь шла мимо, а он висел, привязанный за одну только ножку, и его волосы чуть не задевали земли.
Тут я его и словила в свой фартук.
— Знаю уж! — с гневом воскликнул граф фон Цоллерн. — Теперь давай его сюда!
Ведь я не могу сойти — конь дикий и может убить его.
— Пожалуйте мне гульден, — смиренно попросила женщина.
— Вздор! — крикнул граф и бросил под дерево несколько пфеннигов.
— Нет, мне нужен гульден! — продолжала она.
— Как «гульден»!
Ты сама не стоишь гульдена! — рассердился граф. — Скорей давай сюда ребенка или я натравлю на тебя собак!
— Вот как?
Я не стою и гульдена? — отвечала она с язвительной улыбкой. — Ну, мы еще увидим, что из вашего наследства будет стоить гульден.
А пфенниги ваши держите при себе.
С этими словами она бросила графу три мелкие медные монеты, и сумела бросить так ловко, что все три попали как раз в маленький кожаный мешочек, который граф еще держал в руке.
Несколько минут граф не мог вымолвить ни слова от изумления, вызванного этим странным происшествием, но наконец его изумление перешло в ярость.
Он схватил ружье, взвел курок и прицелился в старуху.
А та совершенно спокойно ласкала и целовала маленького графа, держа его при этом перед собой, так что пуля сперва должна была попасть в него.
— Ты добрый, скромный мальчик, — ласково говорила она, — останься только таким же, и тебе будет хорошо.
Затем она отпустила его и строго погрозила графу пальцем.
— Цоллерн,
Цоллерн, вы остались еще должны мне гульден! — крикнула она и поплелась в лес, не обращая внимания на брань графа и опираясь на буковую палочку.
Оруженосец Конрад дрожа сошел с коня, поднял барчука на седло, вскочил сзади сам и поехал за своим повелителем на гору в замок.
Гроза фон Цоллерн брал с собой сына на верховую прогулку в первый и последний раз.
Так как мальчик заплакал и стал кричать, когда лошади пошли рысью, то он решил, что его сын изнеженный мальчик, из которого не выйдет ничего доброго, смотрел на него с неудовольствием, и всякий раз, когда мальчик, сердечно любивший отца, приветливо и с лаской подходил к его коленям, он жестом прогонял его и кричал:
Знаю уж!
Вздор!» Гедвига терпеливо переносила все злые выходки своего мужа, но такое враждебное обращение с невинным ребенком глубоко огорчало ее.
Она много раз болела от ужаса, когда суровый граф жестоко наказывал ребенка за какой-нибудь ничтожный проступок, и наконец умерла в лучших годах, оплакиваемая челядью, всем округом, но особенно горько своим сыном.
С этих пор мысли графа только еще больше отвернулись от сына.
Он отдал его на воспитание кормилице и священнику при замке и совсем не обращал на него внимания, особенно после того как вскоре вторично женился на одной богатой девушке, которая через год подарила ему близнецов, двух юных графчиков.
Самой любимой прогулкой Куно была прогулка к старухе, некогда спасшей ему жизнь.
Она всегда много рассказывала о его умершей матери и о том, сколько добра та сделала для нее.
Слуги и служанки часто предостерегали его, что не следует часто ходить к госпоже Фельдгеймер — так звали старуху, — потому что она ни больше ни меньше как ведьма; но мальчик не боялся, так как священник при замке внушил ему, что нет никаких ведьм и что все это сказки и выдумки, будто некоторые женщины могут колдовать и летать по воздуху верхом на ухвате и на черепках.
Правда, он видел у госпожи Фельдгеймер разные вещи, назначение которых не мог понять.
Ловкую штуку с тремя пфеннигами, которые она так искусно бросила в отцовский кошелек, он помнил совершенно ясно.
Кроме того, она умела приготовлять всевозможные искусственные мази и питье, которыми лечила людей и скот, но на нее наговаривали и это была неправда, что у нее есть сковорода непогоды, и когда она держит ее над огнем, тотчас поднимается ужаснейшая буря.
Она научила маленького графа многому, что ему было полезно, например, всевозможным средствам против болезней лошадей, приготовлению питья против бешенства, приманки для рыб и многим другим полезным вещам.
Вскоре госпожа Фельдгеймер сделалась его единственным обществом, потому что его кормилица умерла, а мачеха о нем совсем не заботилась.
Жизнь Куно сделалась еще печальнее, чем прежде, когда мало-помалу стали подрастать его братья.
Им посчастливилось при первой поездке не свалиться с лошади, и поэтому Гроза фон Цоллерн решил, что они разумные и способные ребята.
Он сильно полюбил их, ездил с ними по целым дням и учил их всему, что знал сам.
Но не очень многому хорошему научились они таким образом.
Читать и писать он сам не умел, и оба его достойных сына тоже не теряли на это времени.
Но зато уже на десятом году они умели браниться так же отвратительно, как их отец, с каждым заводили ссоры, между собой жили как кошка с собакой, и только когда хотели учинить над Куно какую-нибудь штуку, соединялись и делались друзьями.
Это нисколько не огорчало их матери, которая считала, что драка для мальчиков здорова и укрепляет их.
Однажды об этом сказал старому графу один слуга, и хотя тот ответил:
Знаю уж, вздор», однако тотчас же стал придумывать средство на будущее время, опасаясь, что они убьют один другого.
Угроза госпожи Фельдгеймер, которую он в душе считал отъявленной ведьмой —
Ну, еще посмотрим, что из вашего наследства будет стоить гульден!» — все еще была в его мыслях.
Однажды, когда он охотился в окрестностях своего замка, ему бросились в глаза две горы, которые по своей форме, казалось, были созданы для замков, и он тотчас же решил построить там замки.
На одной он построил Замок Хитреца, назвав его так в честь младшего из близнецов, который за разные проделки давно получил от графа прозванье Маленького Плута.
Другой построенный им замок он сначала хотел назвать Замком Гульдена, в насмешку над колдуньей, потому что она считала его наследство не стоящим даже гульдена, но ограничился более простым названием Оленьей Горы.
Так обе горы называются и до сих пор, и кто посещает Альпы, может видеть их.
Гроза фон Цоллерн предполагал сначала отказать по завещанию старшему сыну Цоллерн,
Маленькому Плуту — Замок Хитреца, а третьему — Оленью Гору.
Но его жена не успокоилась, до тех пор пока он не изменил завещания.
Глупый Куно, — так называла она бедного мальчика за то, что он не был таким резвым и буйным, как ее сыновья, — глупый Куно и без того достаточно богат как наследник своей матери.
К чему же ему еще богатый и прекрасный Цоллерн?
А моим сыновьям ничего не достанется, кроме замков, у которых только всего и есть, что леса?»
Граф напрасно доказывал ей, что по закону нельзя отнимать у Куно право первородства.
Она плакала и спорила, до тех пор пока Гроза фон Цоллерн, который прежде никому не покорялся, не уступил ей ради спокойствия и не переписал в завещании Маленькому Плуту Замок Хитреца, старшему близнецу Вольфу — Цоллерн, а Куно — Оленью Гору с городком Балингеном.
Вскоре после того как он так уступил, он тяжко заболел.
Врачу, который сказал ему, что он должен умереть, он сказал:
Знаю уж», а священнику, который увещевал его набожно приготовиться к концу, он отвечал:
Вздор», с бранью прогнал его и умер как жил, грубым и великим грешником.
Еще не было погребено его тело, как графиня уже пришла к Куно с завещанием и насмешливо сказала своему пасынку, что теперь он может доказать свою ученость, прочитав лично, что стоит в завещании, а именно, что в Цоллерне ему уже нечего делать.
Она радовалась вместе со своими сыновьями, глядя на прекрасное имение и оба замка, которые были отняты у первенца.
Куно безропотно уступил воле умершего.
Он со слезами попрощался с замком, где он родился, где была погребена его добрая мать и где жил добрый священник, а поблизости — госпожа Фельдгеймер, его единственный старый друг.
Хотя замок Оленья Гора был прекрасным, великолепным зданием, но он был слишком уединен и пустынен, так что Куно скоро заболел с тоски по Гогенцоллерну.
Однажды вечером графиня и близнецы, которым теперь было по восемнадцать лет, сидели на балконе замка и смотрели вниз.
Вдруг они увидали статного рыцаря, ехавшего верхом.
За ним следовали великолепные носилки, которые везли два мула, и несколько слуг.
Они долго размышляли, кто бы это мог быть.
Наконец Маленький Плут воскликнул:
— Э, ведь это не кто иной, как наш братец с Оленьей Горы!
— Глупый Куно? — удивилась графиня. — О, да это он хочет сделать нам честь и пригласить нас к себе, а прекрасные носилки он взял с собой для меня, чтобы отнести меня на Оленью Гору.
Нет, я не ожидала от своего сынка, глупого Куно, такой любезности и такого поведения!
Одна любезность заслуживает другой.
Сойдемте к замковым воротам, чтобы встретить его.
Сделайтесь приветливыми.
Может быть, на Оленьей Горе он подарит нам что-нибудь, тебе — лошадь, тебе — панцирь а мне давно уже хотелось бы иметь ожерелье его матери.
— Я не хочу никаких подарков от глупого Куно, — отвечал Вольф, — и добрым я тоже для него не сделаюсь.
А вот, по-моему, если бы он поскорее последовал за нашим покойным отцом, тогда мы получили бы в наследство Оленью Гору и все остальное, а вам, матушка, мы уступили бы ожерелье по дешевой цене.
— Вот как, негодяй! — рассердилась мать. — Я должна покупать у вас ожерелье?
Это в благодарность за то, что я доставила вам Цоллерн?
Не правда ли,
Маленький Плут, я должна иметь ожерелье даром?
— Даром бывает только смерть, матушка, — отвечал сын смеясь, — и если правда, что это ожерелье стоит любого замка, то мы не будем такими дураками, чтобы повесить его вам на шею.
Как только Куно закроет глаза, мы поедем туда, все разделим и свою часть ожерелья я продам.
Если вы тогда, матушка, дадите больше жида, то оно будет у вас.
Среди этого разговора они подошли к воротам замка.
Графиня с трудом заставила себя преодолеть гнев по поводу ожерелья, потому что граф Куно только что въехал на подъемный мост.
Увидав мачеху и братьев, он остановил лошадь и, соскочив, вежливо поклонился.
Хотя они причинили ему много горя, но он все-таки помнил, что они его братья и что эту злую женщину любил его отец.
— Вот как это мило, что сынок навещает нас, — сказала графиня сладким голосом и с благосклонной улыбкой. — Как дела на Оленьей Горе?
Можно ли там привыкнуть?
Вы даже запаслись носилками!
О, да какими великолепными!
Сама императрица не постыдилась бы их.
Теперь уже недолго ждать и хозяйки, чтобы она разъезжала в них по стране.
— До сих пор я еще не думал об этом, любезная матушка, — отвечал Куно. — Мне хочется взять в дом другое общество, поэтому-то я и приехал сюда с носилками.
— Вы очень любезны и заботливы, — перебила его графиня кланяясь и улыбаясь.
— Ведь он уже не хорошо ездит верхом, — продолжал Куно совершенно спокойно, — то есть отец Иосиф, священник при замке.
Я хочу взять его к себе.
Он мой старый учитель.
К тому же мы с ним так условились, когда я покидал Цоллерн.
Хочу тоже взять старую госпожу Фельдгеймер, что живет у подошвы горы.
Боже мой, теперь она очень стара, а некогда она спасла мне жизнь, когда я в первый раз выехал верхом с моим покойным отцом!
Ведь у меня на Оленьей Горе достаточно комнат, и пусть она умрет там.
Сказав это, он пошел через двор за отцом священником.
Молодой Вольф от злости закусил губы, графиня от досады пожелтела, а Маленький Плут громко расхохотался.
— Сколько вы даете мне за коня, которого я получил от него в подарок? — сказал он. — Брат Вольф, давай мне за него панцирь, который он тебе дал.
Ха-ха-ха!
Он хочет взять к себе священника и старую ведьму?
Это прекрасная парочка… Теперь до обеда он может учиться у священника греческому языку, а после обеда брать уроки по колдовству у госпожи Фельдгеймер.
Вот так штуку сотворил глупец Куно!
— Он какой-то пошляк! — возразила графиня. — И тебе нечего смеяться над этим,
Маленький Плут.
Это позор для всей семьи.
Ведь придется стыдиться перед всей окрестностью, когда скажут, что граф фон Цоллерн увез в великолепных носилках и притом на мулах старую ведьму Фельдгеймер и оставляет ее жить у себя.
Это у него от матери, которая постоянно возилась с больными и со всяким сбродом.
Ах, его отец перевернулся бы в гробу, если бы узнал это!
— Да, — прибавил Маленький Плут, — отец и в могиле сказал бы:
Знаю уж, вздор!»
— В самом деле, вот он идет со стариком и не стыдится сам вести его под руку! — с ужасом воскликнула графиня. — Пойдемте, я не хочу больше встречаться с ним.
Они удалились, а Куно проводил своего старого учителя до моста и сам помог ему сесть на носилки.
У подошвы горы он остановился перед хижиной госпожи Фельдгеймер и застал ее уже готовой садиться на носилки, с узлом, наполненным склянками, горшочками, питьем и другими принадлежностями, и с ее буковой палочкой.
Впрочем, было не так, как предвидела в своих злых мыслях графиня фон Цоллерн.
Во всей окрестности нисколько не удивлялись рыцарю Куно.
Находили прекрасным и похвальным, что он захотел скрасить последние дни старой госпожи Фельдгеймер, а за то, что он взял в свой замок старого отца Иосифа, его стали считать человеком благочестивым.
Единственно, кто ненавидел и стыдился его, это братья и графиня.
Но этим они вредили только самим себе, потому что все стали досадовать на таких неестественных братьев, и как бы в возмездие им прошла молва, что они дурно и в постоянной вражде живут с матерью, да и друг другу делают всевозможные неприятности.
Граф Куно фон Цоллерн с Оленьей Горы делал несколько попыток помириться с братьями, потому что ему было невыносимо, что они, часто проезжая мимо его укрепления, никогда не навещали его или, встречаясь с ним в лесу и в поле, кланялись с ним холоднее, чем с чужестранцем.
Но его попытки большей частью пропадали даром, и, кроме того, братья стали еще издеваться над ним.
Однажды ему пришло в голову еще одно средство, чтобы расположить их сердца, так как он знал, что они скупы и жадны.
Между тремя замками, почти посредине, лежал пруд, но так, что принадлежал к владениям Куно.
В этом пруду водились самые лучшие во всей окрестности щуки и карпы, и братья, любившие ловить рыбу, немало досадовали, что отец позабыл отписать пруд на их долю.
Они были слишком горды, чтобы удить там рыбу без ведома брата, и все-таки не хотели сказать ему доброго слова, чтобы он позволил им это.
Он знал, что пруд очень по сердцу его братьям, и поэтому однажды пригласил их сойтись с ним там.
Было прекрасное весеннее утро, когда все три брата из трех замков почти в одну и ту же минуту сошлись у пруда.
— Смотри, — воскликнул Маленький Плут, — как аккуратно вышло!
Я выехал, когда в замке било семь часов.
— И я тоже, — отвечали братья с Оленьей Горы и из Цоллерна.
— Ну, тогда пруд лежит, должно быть, как раз посредине, — продолжал Плут. — Прекрасная вода!
— Да, именно поэтому я и призвал вас сюда.
Я знаю, что вы оба большие охотники до рыбной ловли, и хотя я тоже иногда охотно закидываю удочку, но в пруду рыбы достаточно для трех замков, а на его берегах довольно места для нас троих, если бы даже мы пришли удить все сразу.
Поэтому с сегодняшнего дня я хочу, чтобы эти воды были для нас общим достоянием и чтобы каждый из вас имел на них такие же права, как я.
— Э, ведь наш братец очень милостиво настроен, — сказал Маленький Плут с язвительной улыбкой. — Он в самом деле дает нам шесть моргенов воды и несколько сотен рыбок!
Но что же мы должны дать взамен?
Даром ведь бывает одна смерть!
— Вы получите его даром, — сказал тронутый Куно. — Ах, ведь я хотел бы только видеть вас иногда у этого пруда и говорить.
Ведь мы сыновья одного отца!
— Нет! — возразил Маленький Плут. — Этого уж не будет, потому что нет ничего глупее ловли рыбы в обществе: один всегда отгоняет рыбу у другого.
Давайте распределим дни: например, понедельник и четверг твои,
Куно, вторник и пятница — Вольфа, среда и суббота — мои.
По-моему, так совершенно правильно.
— А по-моему — нет! — воскликнул мрачный Вольф. — Я ничего не хочу в подарок и не хочу также ни с кем делиться.
Ты,
Куно, прав, предлагая нам пруд, потому что, собственно, мы все трое имеем одинаковые права на него, но давайте поэтому сыграем в кости, кому владеть им в будущем.
Если я буду счастливее вас, то вы всегда можете спрашивать у меня, можно ли вам ловить рыбу.
— Я никогда не играю в кости, — отвечал Куно, опечаленный ожесточением братьев.
— Ну конечно! — язвительно засмеялся Маленький Плут. — Ведь братец очень благочестив и игру в кости считает смертным грехом.
Но я предложил бы вам кое-что другое, чего не постыдится самый благочестивый отшельник.
Давайте принесем лески и крючки: кто в это утро, до тех пор пока колокол в Цоллерне не пробьет двенадцать часов, наудит рыбы больше всех, тот и получит пруд в собственность.
— Я был бы совершенным дураком, — сказал Куно, — если бы стал состязаться из-за того, что принадлежит мне по праву как наследство.
Но чтобы вы видели, что я не шутил с дележом, я принесу свои рыболовные принадлежности.
Они поехали домой, каждый в свой замок.
Близнецы поспешно разослали своих слуг и заставляли поднимать все старые камни, чтобы найти червей на приманку для рыбы в пруду, а Куно взял свою обыкновенную удочку и корм, приготовлению которого его научила однажды госпожа Фельдгеймер, и первым явился опять на место.
Когда явились оба близнеца, он дал им выбрать самые лучшие и удобные места, а потом и сам закинул удочку.
И рыбы словно почуяли в нем своего хозяина.
Целые вереницы карпов и щук кишели около его крючка.
Самые старые и большие оттесняли прочь маленьких, и каждое мгновение он вытаскивал по одной.
Когда же он снова бросал удочку в воду, уже двадцать—тридцать ртов наперерыв хватали острый крючок.
Не прошло еще и двух часов, а уж земля около него была покрыта прекраснейшей рыбой.
Тогда он бросил удить и пошел к своим братьям посмотреть, как у них дела.
Плут поймал маленького карпа и двух жалких ельцов, а Вольф — трех чебаков и двух маленьких пескарей.
Оба мрачно смотрели в пруд, потому что со своих мест уже могли заметить огромное множество рыбы, наловленной Куно.
Когда Куно подошел к Вольфу, тот почти в ярости вскочил и, разорвав леску и разломав удилище в куски, побросал все в пруд.
— Я бы хотел иметь тысячу крючков вместо одного, и чтобы на каждом барахталось по одной из этих тварей! — воскликнул он. — Но здесь дело нечисто, это какая-то дьявольская штука, если ты, глупец Куно, в один час наловил рыбы больше, чем я в год!
— Да-да, теперь я припоминаю, — вмешался Маленький Плут. — Он научился ловить рыбу у Фельдгеймерши, презренной колдуньи, и мы были дураками, что ловили с ним!
Ведь он сам скоро будет колдуном.
— Вы — негодные люди, — возразил раздраженный Куно. — В это утро я имел достаточно времени познакомиться с вашей алчностью, бесстыдством и невежеством.
Теперь ступайте и никогда не возвращайтесь сюда, и поверьте мне, что для ваших душ было бы лучше, если бы вы были только наполовину так благочестивы и добры, как та женщина, которую вы браните колдуньей.
— Нет, она не настоящая колдунья! — сказал с язвительной усмешкой Маленький Плут. — Такие женщины могут предсказывать, а Фельдгеймерша столь же мало предсказательница, сколько гусыня может сделаться лебедем.
Она сказала еще отцу, что из его наследства добрую половину можно будет купить за один гульден, то есть что он совершенно разорится, а при его смерти ему принадлежало все то, что только можно было обозреть с вершины Цоллерна.
Нет,
Фельдгеймерша не что иное, как безумная старая баба, а вот ты,
Куно, ты — глупец!
После этих слов Маленький Плут поспешно удалился, опасаясь тяжелой руки брата, а за ним последовал и Вольф, предварительно выпустив все ругательства, которым он научился у своего отца.
Куно пошел домой огорченный до глубины души, так как теперь он ясно понял, что его братья никогда не захотят поладить с ним.
Он принял так близко к сердцу их черствые слова, что на другой день сильно захворал, и только утешения почтенного отца Иосифа и укрепляющее питье госпожи Фельдгеймер спасли его от смерти.
Как только братья узнали, что Куно тяжко занемог, они задали веселый банкет и во хмелю дали друг другу обещание, состоявшее в том, что в случае смерти глупого Куно узнавший об этом раньше должен палить из всех пушек, и кто первый выпалит, тот может взять бочонок лучшего вина из погреба Куно.
С этого времени Вольф велел своему слуге постоянно быть на карауле поблизости от Оленьей Горы, а Маленький Плут даже подкупил за большую сумму денег слугу Куно, с тем чтобы тот немедленно уведомил его, когда господин будет при последнем издыхании.
Но этот слуга был более предан своему кроткому и благочестивому господину, чем злому графу из Замка Хитреца.
Однажды вечером он участливо спросил госпожу Фельдгеймер о здоровье своего господина, и когда та сказала, что оно совсем хорошо, он рассказал ей о намерении обоих братьев и о том, что смерть графа Куно они хотят ознаменовать салютом.
Это сильно раздосадовало старуху.
Она тотчас же все рассказала графу, и так как тот не хотел верить в такое сильное жестокосердие братьев, то она предложила ему сделать испытание, распустив слух, что он умер; тогда уж будет слышно — палят они из пушек или нет.
Граф велел прийти к нему слуге, которого подкупил его брат, переспросил его еще раз и тогда приказал ехать в Замок Хитреца и возвестить о его близком конце.
Но когда посланный поспешно спускался с Оленьей Горы, его увидал слуга графа Вольфа фон Цоллерна, остановил его и спросил, куда он так торопится ехать.
— Ах, — сказал слуга Куно, — мой бедный господин не переживет этого вечера, все уже потеряли всякую надежду!
— Ну?
И это случится в скором времени? — воскликнул тот и побежал к своей лошади.
Вскочив на нее, он пустился к Цоллерну с такой быстротой, что лошадь его в воротах пала, а сам он только успел крикнуть:
Граф Куно умирает!» — и лишился чувств.
Тогда с высоты Гогенцоллерна загремели пушки — граф Вольф со своей матерью ликовал по поводу бочонка доброго вина, наследства, пруда, ожерелья и громкого эхо, которое давали его пушки.
Но то, что они приняли за эхо, были пушечные выстрелы в Замке Хитреца.
Вольф улыбаясь сказал своей матери:
— Значит, у Маленького Плута тоже был свой шпион, и мы сейчас же поделим вино и все остальное наследство.
Он тут же сел на лошадь, подозревая, что Плут может приехать раньше его и, пожалуй, до его прихода заберет некоторые драгоценности умершего.
У пруда оба брата встретились, и каждый из них покраснел при виде другого, так как и тот и другой хотели приехать на Оленью Гору раньше.
О Куно они не сказали ни слова, продолжая свой путь вместе, хотя по-братски совещались о том, что желательно удержать в будущем и кому должна достаться Оленья Гора.
В то время как они ехали через мост во двор замка, брат их, здоровый и невредимыи, смотрел на них в окно.
Гнев и негодование сверкали в его глазах.
Увидав его, близнецы страшно перепугались, приняв его сначала за привидение и осеняя себя крестом.
Но когда они разглядели, что у него есть плоть и кровь,
Вольф воскликнул:
— Ах, чтоб тебя!..
Что за вздор, я думал — ты умер!..
— Ну, что отложено, то не потеряно, — сказал младший, язвительно глядя на брата.
Тогда тот сказал громовым голосом:
— С этого часа всякие узы родства между нами да будут порваны и расторгнуты!
Я отлично понял ваш салют.
Но заметьте себе: здесь, на дворе, у меня стоят пять пушек, и я в честь вас велел зарядить их.
Постарайтесь уйти из-под выстрела или вам придется узнать, как стреляют на Оленьей Горе!
Они не заставили его повторять это, видя его серьезность.
Дав шпоры лошадям, они пустились с горы во всю прыть, а брат их выпалил им вдогонку пушечным ядром, которое просвистело над их головами, так что оба разом сделали глубокие и вежливые поклоны.
Но он хотел их не ранить, а только попугать.
— Зачем же ты стрелял, дурак? — раздраженно спросил Маленький Плут, — Я выстрелил потому, что услышал тебя.
— Напротив, спроси хоть у матери! — возразил Вольф. — Это ты стрелял первым и навлек на нас этот позор, барсучишка!
Младший не пропустил ни одного почетного названия по адресу брата, и когда они подъехали к пруду, то успели надавать друг другу самых отборных ругательств, которые унаследовали от старого Грозы фон Цоллерна, и разлучились с ненавистью.
Спустя день Куно сделал завещание, и госпожа Фельдгеймер сказала священнику:
— Я готова биться об заклад, что для стрелков он не написал ничего хорошего!
Но как она ни была любопытна и как ни приставала к своему любимцу, он не сказал, что стоит в завещании, и она так и не узнала этого вовсе, потому что через год добрая женщина скончалась, и ей не помогли ее мази и питье.
Она умерла не от какой-нибудь болезни, но оттого, что ей было девяносто восемь лет, возраст, который и вполне здорового человека может свести в могилу.
Граф Куно велел похоронить ее не как бедную женщину, но словно бы она была его матерью, и после этого сделался еще более одинок в своем замке, особенно когда вскоре за госпожой Фельдгеймер последовал и отец Иосиф.
Но ему не очень долго пришлось ощущать это одиночество.
Уже на двадцать восьмом году добрый Куно умер, и злые люди уверяли, что умер он от яда, который подложил ему Маленький Плут.
Так ли это было или нет, но через несколько часов после его смерти снова послышался гром пушек: и в Цоллерне, и в Замке Хитреца были произведены 25 выстрелов.
— На этот раз уж можно думать, что он умер, — сказал Маленький Плут, когда братья съехались на дороге.
— Да, — отвечал Вольф, — если он и на этот раз воскреснет и будет браниться у окна, как тогда, то у меня с собой ружье, которое заставит его замолчать и быть вежливым.
Когда они въезжали на Оленью Гору, к ним присоединился какой-то рыцарь со свитой, которого они не знали.
Они решили, что это, вероятно, друг их брата, приехавший помочь похоронить его.
Тогда они приняли опечаленный вид, превозносили перед рыцарем умершего, оплакивали его раннюю кончину, а Маленький Плут выжал даже несколько крокодиловых слезинок.
Но рыцарь тихо и молча ехал к Оленьей Горе не отвечая им ничего.— Ну, теперь мы можем и отдохнуть.
Вина сюда, погребщик, да самого лучшего! — крикнул слезая Вольф.
Они пошли по витой лестнице наверх в зал, туда же последовал за ними молчаливый рыцарь.
Когда близнецы расселись за столом, он вынул из кармана серебряную монету и бросил ее на стол с аспидной доской.
Она покатилась и зазвенела, а рыцарь сказал:
— Вот ваше наследство, гульден.
И это вполне справедливо!
Братья изумленно переглянулись и рассмеявшись спросили, что он хочет сказать этим.
Тогда рыцарь достал пергамент с нужным количеством печатей.
В нем глупый Куно описал всю неприязнь, которую проявляли к нему братья во время его жизни, а в конце ясно и определенно указал, что все свое наследство, движимое и недвижимое, кроме ожерелья матери, по смерти его должно быть продано Вюртембергу всего за один гульден.
На ожерелье же должен быть выстроен в Балингене приют для бедных.
Братья еще раз изумленно переглянулись, но уже без смеха, а стиснув зубы, потому что против Вюртемберга они не могли ничего сделать.
Таким образом они потеряли прекрасное имение, леса, поля, город Балинген, даже пруд, и ничего не унаследовали, кроме одного жалкого гульдена.
Вольф упрямо сунул его в карман и не говоря ни слова надвинул свой берет на голову.
Не кланяясь вюртембергскому комиссару, он вскочил на своего коня и поехал в Цоллерн.
Но когда на другое утро мать стала мучить его укорами, что они упустили наследство и ожерелье, он поехал к Маленькому Плуту в Замок Хитреца.
— Что же, проиграть нам или пропить наше наследство? — спросил он.
— Лучше пропить, — сказал Маленький Плут. — Мы ведь оба приобрели его.
Поедем в Балинген и назло людям покажем, что мы нисколько не горюем, потеряв этот городишко!
— А какое красное подают в трактире
Ягненок»!
Император не пьет лучшего, — прибавил Вольф.
Они вместе поехали в Балинген, в трактир
Ягненок».
Спросив, сколько стоит кружка красного, они стали пить, пока не выпили на полный гульден.
Тогда Вольф встал, вынул из кармана серебряную монету со скачущим оленем, бросил ее на стол и произнес:
— Вот вам гульден, это как раз точно!
Хозяин взял гульден, осмотрел его с той и другой стороны и улыбаясь сказал:
— Да, если бы это был не гульден с оленем.
Вчера ночью из Штутгарта прибыл посланный, а сегодня утром с барабаном объявляли от имени герцога вюртембергского, которому теперь принадлежит городок, что эти деньги обесценены, и вы мне дайте другие.
Братья бледнея взглянули друг на друга.
— Плати, — сказал один.
— А у тебя нет ни монеты? — спросил другой.
Одним словом, они остались должны в
Ягненке» в Балингене гульден.
Молча и задумчиво пустились они в путь.
Когда доехали до перекрестка, откуда направо шла дорога в Цоллерн, а налево — на Оленью Гору,
Хитрец сказал:
— Как же это так?
Значит, теперь мы получили в наследство меньше, чем ничего, да к тому же вино было скверное.
— Да, — согласился брат, — то, что сказала Фельдгеймерша, исполнилось:
Мы еще увидим, что из вашего наследства будет стоить гульден».
Теперь мы не можем купить на него и кружки вина.
— Знаю уж, — отвечал Маленький Плут.
— Вздор! — сказал Цоллерн и поехал в замок, недовольный ни собой, ни светом.
— Таково предание о гульдене, — закончил механик, — и оно истинно.
Хозяин харчевни в Дюрвангене, что недалеко от трех замков, рассказывал это моему хорошему другу, который часто — он проводник — проходил через Швабские Альпы и постоянно останавливался в Дюрвангене.
Посетители харчевни похвалили механика.
— Чего только не услышишь на белом свете! — воскликнул извозчик. — Право, теперь меня даже радует, что мы не теряем времени за игрой в карты.
Это, действительно, лучше.
Я хорошо запомнил эту историю, утром буду рассказывать ее своим товарищам и не упущу ни единого слова.
— В то время, как вы это рассказывали, мне тоже кое-что пришло в голову, — сказал студент.
— Расскажите, расскажите! — стали упрашивать его механик и Феликс.
— Хорошо, — сказал тот, — ведь все равно, теперь ли моя очередь или она будет позднее.
Разумеется, я буду рассказывать то, что слышал.
И то, о чем я хочу рассказать, однажды произошло на самом деле.
Он сел поудобнее и только приготовился начать рассказ, как хозяйка положила прялку в сторону и подошла к гостям.
— Теперь, господа, время идти спать, — сказала она. — Уже пробило девять часов, а завтра опять будет день.
— Ну так и иди себе спать! — воскликнул студент. — Поставь нам сюда еще бутылку вина, и затем мы не станем тебя больше задерживать.
— Никак нельзя, — возразила она угрюмо. — До тех пор пока гости еще сидят в комнате, хозяйка и прислуга не должны уходить.
Коротко и ясно, господа, пожалуйте-ка в свои комнаты.
Позже девяти часов я в своем доме не позволю бражничать.
— Что вам пришло в голову? — с удивлением сказал механик. — Что вам мешает, сидим ли мы здесь или нет, если вы давно уже спите?
Мы честные люди, у вас ничего не утащим и не расплатившись не уйдем.
Ни в одной еще харчевне я не позволял так обращаться со мной.
Женщина гневно вскинула на него глазами.
— Не думаете ли вы, что из-за всякого сброда из мастеровщины, из-за всякого бродяги, который дает мне заработать двенадцать крейцеров, я буду изменять свой домашний распорядок?
Говорю вам теперь в последний раз, что я не потерплю беспорядка!
Механик хотел что-то еще возразить, но студент выразительно посмотрел на него, а остальным сделал знак глазами.
— Хорошо, — сказал он, — если уж хозяйка не хочет оставить нас здесь, тогда проведите нас в наши комнаты.
Однако нам нужно достаточно света, чтобы найти дорогу.
— Этим я не могу вам услужить, — возразила она угрюмо. — Остальные найдут дорогу и в потемках, а с вас довольно и этого ночника.
Больше у меня в доме нет огня.
Молодой человек молча взял огонь и встал.
Остальные последовали за ним.
Ремесленники взяли свои узлы, чтобы положить их в комнате около себя.
Они шли за студентом, который освещал лестницу.
Когда они пришли наверх, студент попросил их идти потише, затем отворил дверь и дал им знак войти в комнату.
— Теперь уже нет сомнения, — сказал он, — что она намерена предать нас.
Заметили ли вы, как настойчиво она старалась уложить нас спать, как устраняла все средства, чтобы не дать нам бодрствовать и быть вместе?
Весьма вероятно, она думает, что теперь мы ляжем, и тогда поведет игру гораздо легче.
— Но как вы думаете, можем ли мы еще уйти? — спросил Феликс. — В лесу все-таки скорее можно рассчитывать на спасение, чем здесь в комнате.
— Окна и здесь с решетками! — воскликнул студент, в то же время напрасно стараясь вытащить из решетки железный прут. — Остается только один выход, если мы захотим бежать, — через дверь, но я не думаю, что они нас выпустят.
— Надо сделать попытку, — сказал извозчик. — Попробую-ка я дойти до двора.
Если это возможно, я вернусь назад за вами.
Остальные одобрили это предложение, и извозчик, сняв сапоги, на цыпочках пошел по лестнице, в то время как наверху его товарищи внимательно прислушивались.
Он уже прошел половину лестницы вполне благополучно и никем не замеченный; но когда тут он прислонился к столбу, вдруг впереди него выскочила огромная собака.
Она уперлась лапами о его плечи, показывая как раз против его лица два ряда длинных, острых зубов.
Он не смел двинуться ни вперед ни назад, потому что при малейшем движении ужасный пес схватил бы его за горло На лай и рычание собаки вскоре показались слуга и женщина со свечами.
— Куда?
Что вам надо? — крикнула женщина.
— Мне надо кое-что принести из телеги, — отвечал извозчик дрожа всем телом, потому что, когда отворилась дверь, он заметил много темных и подозрительных личностей с ружьями в руках.
— Не могли вы раньше-то все покончить? — ворчливо произнесла хозяйка. — Фазан, назад!
Запри,
Якоб, дворовую калитку и посвети у повозки этому человеку!
Пес со страшной мордой снял свои лапы с плеч извозчика и снова улегся поперек лестницы, а слуга запер дворовую калитку и посветил извозчику.
О бегстве нечего было и думать.
Когда извозчик соображал, что же, собственно, нужно ему принести из телеги, то вспомнил о фунте восковых свечей, которые должен был привезти в ближайший город.
Ночник едва ли прогорит и четверть часа, — сказал он себе, — а огонь все-таки нам будет нужен».
И он взял из повозки две восковых свечи, спрятав их в рукав, а для вида понес свой кафтан, которым, как он объяснил слуге, хотел укрыться в эту ночь.
Благополучно вернувшись в комнату, он рассказал про огромную собаку, которая караулит лестницу, о людях, которых он видел мельком, обо всех приготовлениях, которые делаются, чтобы захватить их, и заключил тем, что вздыхая произнес:
— Эту ночь нам не пережить!
— Этого я не думаю, — возразил студент. — Я не считаю этих людей настолько глупыми, чтобы они из-за ничтожной выгоды, которую могут извлечь из нас, лишили бы нас четверых жизни.
Обороняться же нам незачем.
Я со своей стороны потеряю больше всех.
Моя лошадь уже в их руках, а она четыре недели тому назад стоила мне пятьдесят дукатов.
Кошелек же и платье я отдам охотно, потому что ведь, в конце концов, жизнь для меня дороже всего этого.
— Вам хорошо говорить, — возразил извозчик. — Те вещи, какие вы можете потерять, вы легко приобретете снова; а ведь я послан из Ашаффенбурга, и у меня в телеге много всякого добра, а в стойлах — пара отличных лошадей.
Это мое единственное богатство.
— Я не считаю возможным думать, что они причинят вам зло, — заметил механик. — Ограбив посланного, можно вызвать в стране очень много крика и слез.
А я думаю так же, как только что сказал господин студент.
Я скорее отдам решительно все, что имею, и дам клятву ничего не говорить об этом и никогда не жаловаться, чем из-за своего ничтожного имущества буду сопротивляться людям, у которых есть ружья и пистолеты.
Во время этого разговора извозчик вытащил свои восковые свечи, прилепил их к столу и зажег.
— Так будем ждать, во имя Божие, что случится с нами, — сказал он. — Сядем опять вместе и разгоним сон разговорами.
— Идет! — отвечал студент. — И так как очередь осталась за мной, то я расскажу вам что-нибудь.
