Наша преподавательница литературы Раиса Ивановна заболела.
И вместо нее к нам пришла Елизавета Николаевна.
Вообще-то Елизавета Николаевна занимается с нами географией и естествознанием, но сегодня был исключительный случай, и наш директор упросил ее заменить захворавшую Раису Ивановну.
Вот Елизавета Николаевна пришла.
Мы поздоровались с нею, и она уселась за учительский столик.
Она, значит, уселась, а мы с Мишкой стали продолжать наше сражение — у нас теперь в моде военно-морская игра.
К самому приходу Елизаветы Николаевны перевес в этом матче определился в мою пользу: я уже протаранил Мишкиного эсминца и вывел из строя три его подводные лодки.
Теперь мне осталось только разведать, куда задевался его линкор.
Я пошевелил мозгами и уже открыл было рот, чтобы сообщить Мишке свой ход, но Елизавета Николаевна в это время заглянула в журнал и произнесла:
— Кораблев!
Мишка тотчас прошептал:
— Прямое попадание!
Я встал.
Елизавета Николаевна сказала:
— Иди к доске!
Мишка снова прошептал:
— Прощай, дорогой товарищ!
И сделал «надгробное» лицо.
А я пошел к доске.
Елизавета Николаевна сказала:
— Дениска, стой ровнее!
И расскажи-ка мне, что вы сейчас проходите по литературе.
— Мы
Полтаву» проходим,
Елизавета Николаевна, — сказал я.
— Назови автора, — сказала она; видно было, что она тревожится, знаю ли я.
— Пушкин,
Пушкин, — сказал я успокоительно.
— Так, — сказала она, — великий Пушкин,
Александр Сергеевич, автор замечательной поэмы
Полтава».
Верно.
Ну, скажи-ка, а ты какой-нибудь отрывок из этой поэмы выучил?
— Конечно, — сказал я,
— Какой же ты выучил? — спросила Елизавета Николаевна.
—
Тиха украинская ночь...»
— Прекрасно, — сказала Елизавета Николаевна и прямо расцвела от удовольствия. —
Тиха украинская ночь...» — это как раз одно из моих любимых мест!
Читай,
Кораблев.
Одно из ее любимых мест!
Вот это здорово!
Да ведь это и мое любимое место!
Я его, еще когда маленький был, выучил.
И с тех пор, когда я читаю эти стихи, все равно вслух или про себя, мне всякий раз почему-то кажется, что хотя я сейчас и читаю их, но это кто-то другой читает, не я, а настоящий-то я стою на теплом, нагретом за день деревянном крылечке, в одной рубашке и босиком, и почти сплю, и клюю носом, и шатаюсь, но все-таки вижу всю эту удивительную красоту: и спящий маленький городок с его серебряными тополями; и вижу белую церковку, как она тоже спит и плывет на кудрявом облачке передо мною, а наверху звезды, они стрекочут и насвистывают, как кузнечики; а где-то у моих ног спит и перебирает лапками во сне толстый, налитой молоком щенок, которого нет в этих стихах.
Но я хочу, чтобы он был, а рядом на крылечке сидит и вздыхает мой дедушка с легкими волосами, его тоже нет в этих стихах, я его никогда не видел, он погиб на войне, его нет на свете, но я его так люблю, что у меня теснит сердце...
— Читай,
Денис, что же ты! — повысила голос Елизавета Николаевна.
И я встал поудобней и начал читать.
И опять сквозь меня прошли эти странные чувства.
Я старался только, чтобы голос у меня не дрожал.
...
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо.
Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух.
Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой церковью сияет...
— Стоп, стоп, довольно! — перебила меня Елизавета Николаевна. — Да, велик Пушкин, огромен!
Ну-ка,
Кораблев, теперь скажи-ка мне, что ты понял из этих стихов?
Эх, зачем она меня перебила!
Ведь стихи были еще здесь, во мне, а она остановила меня на полном ходу.
Я еще не опомнился!
Поэтому я притворился, что не понял вопроса, и сказал:
— Что?
Кто?
Я?
— Да, ты.
Ну-ка, что ты понял?
— Все, — сказал я. — Я понял все.
Луна.
Церковь.
Тополя.
Все спят.
— Ну... — недовольно протянула Елизавета Николаевна, — это ты немножко поверхностно понял...
Надо глубже понимать.
Не маленький.
Ведь это Пушкин...
— А как, — спросил я, — как надо Пушкина понимать? — И я сделал недотепанное лицо.
— Ну давай по фразам, — с досадой сказала она. — Раз уж ты такой.
Тиха украинская ночь...» Как ты это понял?
— Я понял, что тихая ночь.
— Нет, — сказала Елизавета Николаевна. — Пойми же ты, что в словах
Тиха украинская ночь» удивительно тонко подмечено, что Украина находится в стороне от центра перемещения континентальных масс воздуха.
Вот что тебе нужно понимать и знать,
Кораблев!
Договорились?
Читай дальше!
—
Прозрачно небо», — сказал я, — небо, значит, прозрачное.
Ясное.
Прозрачное небо.
Так и написано:
Небо прозрачно».
— Эх,
Кораблев,
Кораблев, — грустно и как-то безнадежно сказала Елизавета Николаевна. — Ну что ты, как попка, затвердил:
Прозрачно небо, прозрачно небо».
Заладил.
А ведь в этих двух словах скрыто огромное содержание.
В этих двух, как бы ничего не значащих словах Пушкин рассказал нам, что количество выпадающих осадков в этом районе весьма незначительно, благодаря чему мы и можем наблюдать безоблачное небо.
Теперь ты понимаешь, какова сила пушкинского таланта?
Давай дальше.
Но мне уже почему-то не хотелось читать.
Как-то все сразу надоело.
И поэтому я наскоро пробормотал:
...
Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух...
— А почему? — оживилась Елизавета Николаевна.
— Что почему? — сказал я.
— Почему он не хочет? — повторила она.
— Что не хочет?
— Дремоты превозмочь.
— Кто?
— Воздух.
— Какой?
— Как какой — украинский!
Ты ведь сам только сейчас говорил:
Своей дремоты превозмочь не хочет воздух...» Так почему же он не хочет?
— Не хочет, и все, — сказал я с сердцем. — Просыпаться не хочет!
Хочет дремать, и все дела!
— Ну нет, — рассердилась Елизавета Николаевна и поводила перед моим носом указательным пальцем из стороны в сторону.
Получалось, как будто она хочет сказать:
Эти номера у вашего воздуха не пройдут». — Ну нет, — повторила она. — Здесь дело в том, что Пушкин намекает на тот факт, что на Украине находится небольшой циклонический центр с давлением около семисот сорока миллиметров.
А как известно, воздух в циклоне движется от краев к середине.
И именно это явление и вдохновило поэта на бессмертные строки:
Чуть трепещут, м-м-м... м-м-м, каких-то тополей листы!» Понял,
Кораблев?
Усвоил!
Садись!
И я сел.
А после урока Мишка вдруг отвернулся от меня, покраснел и сказал:
— А мое любимое — про сосну:
На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна...» Знаешь?
— Знаю, конечно, — сказал я. — Как не знать?
Я выдал ему «научное» лицо.
—
На севере диком» — этими словами Лермонтов сообщил нам, что сосна, как ни крути, а все-таки довольно морозоустойчивое растение.
А фраза «стоит на голой вершине» дополняет, что сосна к тому же обладает сверхмощным стержневым корном...
Мишка с испугом глянул на меня.
А я на него.
А потом мы расхохотались.
И хохотали долго, как безумные.
Всю перемену.
