Посвящается автору «La nuit de st.-Sylvestre»[1] и «Истории двух калош»
Был век славный, золотой,
Век журнальной знати,
Все склонялись перед той
Силой нашей рати.
Всё вельможи, важный тон…
Но смешались краски —
И пошли со всех сторон
Мошки свистопляски.
Бородатый демократ
Норовит в Солоны;
Оскорбить, унизить рад
Светские салоны.
Грязь деревни, дымных сел
В повестях выводит,
Обличает кучу зол,
Гласность в моду вводит.
Свел с ума его — Прудон,
Чернышевский с Миллем,
А о нас повсюду он
Пишет грязным стилем.
А глядишь — о, века срам! —
Прогрессистов каста
Без перчаток по гостям
Ходит очень часто.
А глядишь — Прудона друг,
Сочиняя книжки,
Носит вытертый сюртук,
Грязные манишки.
Нас нигде он не щадит,
Отзываясь грубо,
Даже гения не чтит
Графа Соллогуба.
Им давно похоронен
Автор «Тарантаса»;
И не шлет ему поклон
Молодая раса.
Где же автор «Двух калош»
С грузом старой ноши?
Нет! теперь уж не найдешь
Ни одной калоши!
Что ж? быть может, Соллогуб
Уступил без бою?
Иль, как старый, мощный дуб,
Был спален грозою?
Нет, он в битвах не бывал,
Не угас в опале;
Но свой гений пробуждал
Вновь в «Пале-Рояле».
Что ж? быть может, наблюдал
Там он русских нравы
И себе приготовлял
Новый путь для славы?
Нет, ему российских муз
Лавры опостыли,
Он в Париже, как француз,
Ставил водевили.
Что ж? быть может, он стяжал
Лавры и на Сене
И Париж его встречал,
Павши на колени?
Нет, и там он как поэт
Не был запевала,
Хоть порой его куплет
Ригольбош певала…
Вот парадный, пышный зал,
Туш, финал из «Цампы»,
Кверху поднятый бокал,
Спичи, люстры, лампы,
И напудренный конгресс
Старичков зеленых,
И старушек — целый лес,
Пышных, набеленных,
Немец-гость, сказавший речь,
Звуки контрабаса
И маститый старец Г,
Автор «Тарантаса».
Дев прекрасных хоровод
В русских сарафанах
И гостей безмолвных взвод
Длинный на диванах.
На эстраде, все в цветах,
В виде панорамы,
С поздравленьем на устах
Дамы, дамы, дамы!
Всё вокруг стола, — гостям,
С гордостью сознанья,
За столом внимает сам
Президент собранья.
Тут парижский виц-поэт
С расстановкой, басом
Спел хозяину куплет
Вслед за контрабасом:
«Не умрешь ты никогда, —
Пел он в длинной оде, —
Ты последняя звезда
На туманном своде,
Ты живой уликой стал
Века чахлым детям...»
И пошел, и распевал,
Верен мыслям этим.
Пел поэт. Весь замер зал…
Стоя за эстрадой,
Я, как все, ему внимал
С тайною отрадой.
О поэт! Ты тот же был
На Неве, на Сене!
И я мысленно твердил:
«Bene, bene, bene!» [2]
В наш немой, пустынный век,
Век без идеала,
Ты единый человек
Старого закала!
1861
[1] «Ночь под Новый год» (фр.).
[2] «Хорошо, хорошо, хорошо!» (лат.)
