И любили тоже, как умели: неуклюже, жертвенно, не впрок.
Вдоль дороги наклонялись ели, да тянулись в небе еле-еле облака обоймой на восток.
Куталась в платок, дрожала мама, дед глядел на голые поля, и звенела ледяным тамтамом (так на кухне дребезжала рама) - мартом не согретая земля.
Жаль любили только зря, украдкой, неживое пряча в закрома.
Видеокассеты и тетрадки, запах храма приторный и сладкий, горе не от сердца - от ума.
Так живу, пытаюсь громче плакать, целовать не в щеки - сразу в лоб.
Пришиваю тщательно заплаты,берегу умов свои палаты и с тупой тоской гляжу на гроб.
Каждый раз беспомощней тревоги, каждый час безропотней тоска...
Елки и сугробы вдоль дороги, звон над головой протяжно-строгий, мамина озябшая рука.
Это все любви напев неясный, необъятной жуткой нелюбви.
Чтобы было сильно и напрасно, чтобы таял дымом в небе ясном шёпот заговорный:
"оживи"
