Вдруг над изголовьем нависла тень, холод отпечатался на лице.
Сон толкает в явь, в настоящий день, где он жив, здоров и частично цел:
Силуэт фрактален за пеленой, соскользнули льдинки из глаз в кровать.
И она не верит себе самой, продолжая тело свое щипать,
Про себя читая молитву отче и перечисляя вновь всех святых.
Ни макет: фломастер, бумага, скотч, и ни призрак вовсе среди живых.
— Ты кричишь во сне. — Снился страшный сон. Смерть тебя держала в своих зубах,
Сплюнув крови сгусток на чернозем. Самый страшный сон, самый жуткий страх.
Он ее укроет в своих руках. Там живой огонь у него в груди.
Я люблю тебя! Так люблю тебя!!! Никогда так больше не уходи!
Ни по ком звонит колокол. Просто так. Жизни линия вылетит из руки.
Чай с черникой, черемуха в волосах, придорожный цвет заплести в венки.
Пахнет мокрым сеном, танцует рожь от касаний ветра. Красив тандем.
И живешь вот так, налегке живешь. И опять покажется «насовсем».
Августовских яблок румянец ал. Алчно подол растянуть и ждать
— Даже в детстве столько не воровал! Мы теперь как Бони с тобой и Клайд!
И заливист, и мелодичен смех. Он разносится по чужим садам
И никто не ищет воришек тех. Им любой бы яблоки сам отдал.
И они под вечер пекут пирог, и комочки теста на волосах
Щедрый ломоть в блюдце. В стакане сок. — Пахнет мамой. Жаль, что в других мирах.
В парке карусель, на носу пломбир. В пруд кидают каменных лягушат.
И большой медведь покидает тир, в теплые объятья попасть спеша.
В пряди трав хрустальные заплелись ленты света, жарки и золоты.
В Акварель вслепую макают кисть и рисуют вместе свои мечты.
Половинка луны тихо спит в реке. Сонм машин поутих, бары расцвели.
Он бежит в переходе, несет в руке Голубику в стакане для Амели.
Поцелуи в подъездах, гитары звон и любви арифметика на стене,
Где слагаются вместе она и он, выходя в бесконечность без лишних не.
Бросить спичку жженую вновь на пол, в беспорядке волос ее дым исчез.
Опьянение — это не этанол. Это что-то большее. Больше чем…
Одеял разноцветные лоскуты сшить в одно и устроить природный пир.
Развести костер в полумгле ночной и поджарить вместе на нем зефир,
Навести какао, читать стихи, говорить в обнимку о том, о сем
С ней в соединении всех стихий и смотреть так, будто бы понял все.
И часов бессонных не сосчитать, что они у пирса с ней провели.
Под плащом туманным волнуют гладь силуэты темные — корабли.
— Помнишь, я хотел тебе рассказать про безумца, спрыгнувшего с моста?
Он любил одну, но не мог понять, почему любовь его нечиста.
Его плоть как камень надгробный был для души, что заживо погребли.
Он ее любил! Так ее любил! Но тащил в постель без конца других.
Он закончив с жизнью, ее начал. Потому для плоти он выбрал смерть.
Я как он, но трус. Мне тот ритуал не по силам. Рвет душа плоти сеть
Безуспешно, бескислородно. Fish так в агонии бьет своим хвостом.
— Ты не он! Зачем ты так говоришь? Он уходит молча. — Постой! Постой!
