У одного чувака была привычка давать имена шкафам и фикусам. И даже кофейным кружкам. Окажись ты у него, быть бы тебе Зинаидой. Но ты теперь моя, а значит ты — Земфира. Потому что в момент обнаружения тебя под забором промзоны в моей голове плакала Земфирина песня.
Наверное, тебя пытались украсть, да недокрали. Наверное, мне стоило свести инвентарный номер с твоего корпуса, чтобы замести следы — как-никак, я теперь соучастник кражи. И, наверное, стоило бы поменять тебе кабель, который ты сама же, наверное, и перерезала ненароком — с вами такое бывает. Но кабель надёжен и вечен — как и всё, обмотанное синей изолентой. И надолго ещё хватит хорошего зачистного диска, что был на тебе в момент обретения. А ключ я где-нибудь раздобуду (вот вечно вы без ключей).
Ты стала моей самой близкой подругой. Я доверяю тебе свои постыдные сварочные секреты, и ты чудесно зачищаешь всё в ноль, до сияния, чтобы никто не догадался, какой я никчёмный рукожоп.
В твоём голосе я слышу порой беспощадное «дррянь-дррянь-дрррянь», но иногда прорывается «брраво-брраво». Спасибо, родная. Я ценю твою критику и твою надёжность.
Об одном прошу: не соблазняй меня, ладно? Было два таких случая, и оба закончились, как бы это сказать... успешно. Мужик и мальчишка, тридцать семь и четырнадцать. Отрезными. По сонным артериям.
