Выходила красавица петь на свою беду,
и браслеты звенели, ленты мелькали в косах.
Я молча смотрел за ней, знать, пó ночи украду,
не спасут молитвы и старый колдуний посох.
И мелькали под юбкой лодыжки белее льна,
мороз кусал щёки, а губы сама кусала, —
я смотрел за ней молча, пьянея как от вина,
а она смелее, отчаянней танцевала.
Так смеялась красавица, пела что соловей,
что ей вторил народ и пел с ней, бросал монеты.
И стреляла глазами чёрными из-под бровей —
молча смотрел за ней, живою и разогретой.
Так пела красавица, что в пору ее любить,
только разве полюбит зверь в человечьей шкуре?
Я приду за ней ночью, чтоб выкрасть и схоронить
среди яшмы, граната, золота и лазури.
Я украл её ночью той, древний и злобный дух,
принёс ей браслеты, — звени ими, пой и смейся! —
но когда на колени ей голову я кладу,
поёт почему-то и звонко смеётся сердце.
