Лихие мои девяностые,
отсюда — щемяще-несносные,
солнечные, нетекучие,
хрущёвка, пыльное Купчино.
Почти что уже не помнится
ни двор огромнее города,
ни старый сосед-пропойца
с гербом, на плече наколотым,
лишь лестница — долгая-долгая —
гостиная полузнакомая,
да чувство, что дома, что дома я,
как будто в броню закованная.
Придёт кто — и слышишь: грабили,
а то и стреляли, сволочи.
И смотришь в окошко солнечное,
на нём — занавески рябенькие.
И мама такая юная,
а папа с порогу — апрелевый.
Я — Лёха, ещё не Юлия,
какая уж там Андреевна.
Ни мира ещё не видела,
ни первых друзей не встретила:
вон куртка висит дяди-Витина,
вот туфли стоят тёти-Светины.
И чей-то, видать, день рождения,
раз лица кругом соседские.
И куклы мои волшебные:
наверно, ещё советские.
