Такая внутри теснота, что рискни усесться:
там, верно, Москва: я чувствую свой час-пик.
Напрашивается рифма, а значит — скерцо:
частит. Частит.
Нестись по туннелю и, свет глазами рыдая,
в себе узнавать проклятый вагон метро,
где нищенкой — слепо — Мария, моя родная!
А болью угла — Магдалина. Она — ребро,
которое в драке отшибли бухие перцы:
тяжёлые берцы, гогот и перемат.
Нестись по туннелю — а дальше хоть всё похерься!.. —
"на снег навались вот такенным изломом сердца
и жри его с кровью того, кто в тебе распят".
Ведь это не Бог, а скулящее, неродное;
мне помнится Бог в кулаке, ибо там возник:
я дрался с тремя ублюдками на районе,
и выронил, верно, всадив одному из них.
Ты утром с порога в колючую кинешься зиму
и носом хлебнув её с кровью распятой зари,
услышишь — красиво, почти что невыносимо! —
"замри, замри!.."
И оцепенеешь, восторженно погибая,
и выдохнешь слово, и будет оно — "возник",
и голубем пар, порождённый твоими губами,
слетит же с них.
