Мне снова снились люди в черном.
Они стояли на пороге.
Пусть бескопытны и безроги -
В глазах таился тот же бес.
В руке сжимая воли крест,
Я понимал, что с ним ли, без
Я обречен и время вышло...
И ночь, бесчувственное дышло,
Была безлунна и черна.
И страшен был не Сатана,
Приставленный ко мне конвоем,
А крест сжимаемый рукою,
Покорный как Иисус на нем,
Не в силах защитить мой дом.
И сон не мог смениться сном.
Отрезав путь в его нирвану,
Два здоровенных истукана,
Два соглядатая из мрака,
Как будто в ожиданьи знака
Исполнить то, за чем пришли,
Хранили злобное молчанье.
Тому молчанию отчаянье
Мое до спазмов хрипоты
Кричать пыталось с высоты
Своей невыразимой сути.
Но за порогом в черном люди
Ему внимали безразлично.
Секунды капали на дно
Колодца времени. Одно
И то же сердцу повторяя:
"Оставь надежду!", примиряя
Мой разум с близким мне концом.
Но я держался молодцом,
Ища подстрочье пред глазами,
Невидимо за образами
Непостижимого Творца.
Того, который без лица,
Того, который многоликий,
И до которого ни крики
Не долетают никогда,
Ни шепот сердца, словно ветер
Относит все слова на свете
От всемогущих тех ушей.
И эти двое атташе
Бесспорно посланы мне "свыше" -
Престол и тот имеет "крышу":
Конклав бессмертный иерархий
Небесных адовых епархий,
Где белой мантией и черной
Лишь прикрывают наготу
Того же эго. За версту
Видно оно одно, до жути.
Об этом знают в черном люди,
Агенты левого крыла
И члены круглого стола
Апологетов ложной сути.
Медбратья фаустовской ложи,
От них всегда мороз по коже
И стынет в жилах кровь как лед.
В очках зеркальных черный кот
Зрачка, недвижного как дуло
Ствола. Оскал немой акулы
На свежевыбритом лице
И отутюженные мысли.
В их тюрьмах духа нет амнистий,
Там нерушим алтарь закона
И жертвы гибнут там без стона
На камне критики в клозете,
Забыв себя и все на свете.
Молебен им прочтет забвенье.
И к праху прах, земля к земле.
Как в сказках о добре и зле,
Где у героя десять жизней,
Но он, в плену трагикомизма,
Готов пожертвовать собой
За тех, кто стены головой
Не пробивал, лишь наблюдая
Как это делают другие.
Мы в этот мир пришли нагими
Нагими, в общем, и уйдем.
Туда, где мы считаем дом
Обетованный нам обещан.
Где нет углов в стенах и трещин,
Где сами стены лишни, где
Желаний нет и сожалений.
Готов ли к этому мой гений?
О чем писать мне в тишине
Ночей, которых нет? Вине,
Что не пьянит, сердцах, что сыты
Всеобщим счастием, открыты,
Но беспристрастны как душа,
Однажды отданная богу?
Печальней нету эпилога.
Итак нет места мне ни там
Где на кострах моим устам
Прикажут замолчать навеки,
Ни там где святы человеки,
Отбросив бренные тела,
Парят как призрачные тени.
В плену фальшивых откровений,
Я мог бы ошибиться ставкой,
И мой процесс, согласно Кафке,
Продлиться мог бы без конца.
Судья, который без лица
Мне стал бы задавать вопросы,
Подобно минотавру в рясе.
Я принадлежен этой расе,
Но я - изгой, я беглый раб.
И в окруженьи этих жаб
Меня тошнит от разговоров
О ценностях в кругу заборов,
О курсах акций и валют
Об удовольствии нажраться.
Мне безразлично это братство.
Единственная ценность - время,
Оно - земля, где жизнь есть семя,
И что взойдет, то и пожнешь.
Все остальное майя, ложь.
И мне не страшен минотавр
И затянувшийся процесс.
К нему теряя интерес,
Я забываюсь сном без страха
Где все лишь сон: палач и плаха
И лабиринт не лабиринт.
И двое в черном - просто финт
Вечерней бабочки под смокинг.
И я спасен и целый мир.
