***
И если семья – это «в горе и в радости», то почему всегда только горе?
Горе, что пахнет хосписом, кризисным центром,
от которого плачут, кричат и воют.
Эти цепи, наверно, прекрасны, но это цепи.
Как начинается всё? Мы не помним сами:
на;узы на удачу, благословенны наши союзы.
Женщина с пергидрольными волосами
говорит о цепях, точнее о брачных узах.
Жена дяди, двоюродная сестра – все они здесь.
Безысходность, как она есть.
Горе приходит потом или сразу, вот эдак, вот так и сяк.
– Что у тебя под глазом? – Ударилась о косяк…
– Как ты бесишь меня! Ты мне не нужен. –
Но надо ещё приготовить ужин.
– Зашивали наживо, но какое же это счастье…
Трахаться было не больно, а тужиться больно.
– Праматерь извечная, юная, дай мне волю!
– Мама, да ты достала, отстань хоть на часик!
Но я не сподобилась, нет у меня цепей,
я – сорняк, прилипший к тебе репей.
А это всего лишь тело,
его касались, когда не хотела,
касались, когда хотела,
и было трудней отказать.
Радость моя, что ты видишь в моих глазах?
Неужели горе?
Горе приходит с первою кровью,
садится, как злыдень за печкой, вопит, скрежещет…
природа не любит женщин,
Бог тоже не любит женщин.
да кто вообще любит женщин?
Они-то себя не любят.
Непреложные, вечные мира вещи.
У меня-то (ха-ха) по-другому будет…
Радость моя, я не буду искать от добра добра.
Был холостой и останешься холостой.
Радость моя, постой со мной у Днепра.
А потом я уйду совсем,
никого, ничего не виня.
И горе примет меня.
