Проснешься ночью,
вынырнешь из сумрачных глубин —
И заревешь, не выдержишь без той, кого любил.
Покуда разум дремлет, устав себя бороть,
пока ему не внемлет тоскующая плоть, —
Как мне не раскаяться за все мои дела?
Любимая, какая ты хорошая была!
Потом, когда сбежала ты, я дурака свалял
И ни любви, ни жалости себе не позволял:
Решил тебя не видеть — не замечал в упор,
Решил возненавидеть — держался до сих пор…
Да как бы мы ни гневались, пришиблены судьбой, —
никакая ненависть не властна над тобой.
Повторяю, брошенный, горбясь у стола:
Ты была хорошая, хорошая была!
…Куда мне было деться? Как ни глянь — провал.
А ведь свое детство я так же забывал:
Сказать, что было трудное, — Бога прогневить,
А вспомню — память скудная не может не кровить.
Был я мальчик книжный, ростом небольшой,
С чрезвычайно нежной и мнительной душой,
все страхи, все печали, бедность и порок
Сильно превышали мой болевой порог.
Меня и колошматили на совесть и на страх,
И жаловаться к матери я прибегал в слезах,
а ежели вглядеться в осколки да куски,
Так сетовать на детство мне тоже не с руки:
закаты были чудные, цвета янтаря,
И листья изумрудные в свете фонаря, —
плевал я на безгрошие и прочие дела!
Нет, жизнь была хорошая, хорошая была.
А если и ругаюсь вслух, на миру, —
Так это я пугаюсь того, что помру.
Вот и хочу заранее все изобличить,
чтоб это расставание себе же облегчить.
Плетка, да палка, да седло, да кладь —
И вроде как не жалко все это оставлять.
Покуда сон недоспанный не перетек в рассвет —
Жалко мне, Господи, жалко, силы нет —
И любовь, и братство, и осень, и весну…
Дай мне поругаться! Может, и засну.
