I.
В низинах стлалась трепетная зыбь,
В камнях щерблённых тверди взморья, фьорда.
К утёсу ко́нем шёл волны изгиб,
Гонимый он невесть куда-то нордом.
И уж решил отчалить ныне я:
Я знал, что сейш покой давно исчерпан,
Что хви́ли, вечный свой мятеж тая,
Теперь ложились смирно тут на берег.
Вовек бурун вопил – и слышал гул
Скитальцев вечных моря и молящих.
Оттуда вопль, стремясь на сушу, дул…
Но я слыхал, как гомон тяжко тащит
Могучим гребнем издалёка вал,
Стенанье жутко веяло с пучины…
Так страдно… скорбно… на земле звучал.
Боялся: мне стенали те глубины,
Маня, о всяких Дальних Берегах!..
В вечор тревожно я внимал аса́фий
Звучанье, слышал я усопших в снах,
Что бриз всё гонит (глупый…) мне вертлявый.
И вот квазар зажёгся ярко так,
И вот ложилась сутемь покрывалом,
И купол смоляной надел чепрак
Над понтом шепчущим, слегка усталым.
II.
Атлант всю прелесть мне казал плеяд,
Куда рукою дотянуться трудно.
Ох этот мне стожаров пряный взгляд…
Одни космеи лишь лучатся чудно
Средь неоглядной бездны уймы тьмы
Во хляби короба, где пор превечных
Чреда – то Серп бисной, то красоты
Светило – всё меняется, а свечи
Горят!.. Горят и шепчут молча мне
Остаться, поберечь родную душу.
«С чего я взял, подавшись на челне,
Что сих земель родного встретит утро,
Денницы луч коснётся сих ланит,
И ветер мой челнок отправит к свету?
Мне bleu d’amour эфирный осветит –
Какая шалость юного поэта».
Уже обвык я к хворым голосам;
Они трепещут, едко завывая,
Как чадный льстит эфиру всяк дурман,
Что разум хвор, что уж душа больная.
«Сей истину я сведаю засим…
Узрю я сущих правд превратны виды,
И юным искажением твоим
Свободно я поверю в явь планиды».
III.
Бронтиды оскверняли на брегах
Прибрежных гряд и страшно величавых
Те скалы, при которых на зубах
Морских уж отмель в щебнях вся в костлявых,
Штыками чёрствыми пронзали шельф.
И было яростно того близ понта;
Болка́тый рокот бил в пучины бельм:
Вот видел, как Тефида в смерче тонет.
И загрубел когда-то живший яр,
Покуда жизнь лилась, как вихрь, взводень,
И всё Рарог внутри не догорал,
Таился он средь мириад свободы.
Родная так на бреге робко плач
Душила, намертво стянув грусть в путы
(С годами стал я в чувствах этих зряч).
Горим пред росстанью тяжёлых судеб.
Она, держа претонкую в руке
Упавшую давно со сливы ветку,
Махала ею вслед и в голоске
Прощанья слышу с хворой болью, едкой.
Тот дух воздушный дёргал пеньюар
Старинный из шифона и батиста,
И капор рвался на морской пожар,
Чтоб я не шёл душой идеалиста
Неведомо и страстно в край земной,
К подолу на отшибе, к дикой кромке,
Где ко́рба наголо вся скрыта мглой,
Где всякий глаз бывалый худо сомкнут.
И вот отчалил. Иноходь волны
Шустрей галоп-аллюра мчит скрозь бо́ры;
И глухо Cantus firmus мне слышны,
Отколь Нерей стремглав несётся с сворой
Прекрасных нереид, и гиппокамп
Его, оскалившись, свой рык проносит,
Крича всем утлым, дальним сим ладьям,
Где уж давно там голмана грохочет.
Напала Гебы юной придурь, шаль:
Плыву туда, где празднует Аглая;
От лет прожи́тых в чёрную печаль.
«Ad meliora tempora, родная».
IV.
Опаловая темь легла на высь,
И затускнели шлейфы той моряны,
Что мучила помо́ху, громкий свист
Всё грозно разносила вдаль погано,
Шугая все с горючих вод суда,
Страша дожди, неистовые бури.
Но мне сей путь благоволит судьба,
Хоть мглой тут воздух соляной нахмурен;
Инако не напасть мне на талан.
Уж шторм прошёл, а до сих пор хуртаю,
В челне лежа, и бродит всё лохань
В безмерном… и пустом и скудном крае.
Но видел наднебесный я раздол
Внизу, с воды, звёзд дикие плеяды,
Стеропу дивную с копною лохм,
Электру, что Зевес затмил нещадно.
Каликой я шепчу правдиво песнь
И пелагическим, скупым бродягой
Плутаю в пустоте дурной, как бес
(Скорей, стравить), за долей, чашей всякой.
Дурак! Всё верил гласу в благодать,
В златые утешенья, ну и что же…
На что душе зелёной уповать,
Какой придётся ведать счастье божье?
Вели́ки силы Нюкты: морок лёг
На понт широкий, необъятный светом.
Ничтожен час… и век… Aeterna nox!
Плыву по таусинным я вельветам.
V.
Червонно зарево на небесах
Ложится здесь пунцовыми лучами,
И дуновенье любо впопыхах
Овеивает чуть волнистый мрамор.
Взбудила вдруг скитальца ранина,
Глотая в поднебесье пух кучёвки.
Нефе́ла в небе блеклая скромна:
Её Фосфо́р огнём бьёт как бечёвкой.
Но… диво: всё не слышу птичий крик:
Ни хмурых кайр, ни пепельных качурок.
Лишь на кайме лоснится вечный миг
Поры моей пустой, но страсть лазури
Всё ма́нит; кроет мне надежд прозор
И тешит так отчаянья бездумье.
Зиянье мира встретил – вот простор!
Не знал, что жизни свет в утробе умер…
Юдоль моя мне кажет сущий срам,
Когда бесстрастье!.. тщетность дохнет в зыби.
И ждёшь и любишь жизнь свою, ведь там...
Твоё рождение… любовь… и гибель.
Post scriptum:
Сиянье – чуждо мареву – горит,
Челн обливая весь венцом чуть блёкло.
Там мается душа и всё дрожит,
Скитаясь в полом мире одиноко.
Средь чадной мглы лампада мреет мне.
Вдали… Хиреет всё. Но прочу: встречу
Натуру, что садни́т меня в душе,
Да если только не погаснет светоч.
