Я вернулся однажды холодным февральским утром к себе домой, неизменно пьяный, как всегда согрешивший, к тебе в колени. За прощением ли? Пощёчиной ли? Свидетельствами измены? Дом был тих и пуст. Даже все отпечатки пальцев взяла с собой. Сколько раз проклинал бутики дорогой одежды. В этот раз, как собака, искал, затаив надежду, твоё тряпье. Хоть бы шляпку, ну хоть колготки, только волос, помаду, тапки... Тебя. Твоё. Фотографии из альбомов вынула, будто их вовсе не было раньше. Прежде. Представляю, как раненым зверем металась по комнатам с сумками, чемоданами, матерясь, запиналась с воплями и слезами о старую раскладушку. Убедить хотела, что в этом доме не жила, не дышала, обиды копя годами моими. Пьяными. Ты ушла.
Второпях забыв аромат духов соскрести с подушки.
***
Мне не хочется знать, в чьей постели ты сладко спишь, на подушке кого расплескалась пшеница локонов непослушных. Я не знаю, где ты. Рим? Амстердам? Париж? Где бы ты ни была, я сумею тебе присниться, мне это нужно. Я готов тебя ждать, пусть корабль мой дал уж течь, и ни словом не упрекну за порезы ножиком перочинным. Мне плевать, кто губами касается твоих плеч. Я ревную тебя лишь к стихам, что ты пишешь резво другим мужчинам.
***
В моём доме, к чему лукавить, полно удобств: на стене в прихожей – зеркало в полный рост, электричество, отопление, газ, вода и другие прелести нашей цивилизации: ноутбук, интернет, Wi-Fi – для коммуникации, для здоровья – гантели, крутой матрас и еда, кот, собрание редких книжек – для медитации. Только я бы всё это выменял. На тебя.
***
Я пишу смс на твои номера (раскиданные по свету, как платья утром, из которых, так методично рывшись, выискивала в итоге простые джинсы и свитера). И ни один из них, конечно, не отвечает. Я забываю твои глаза, постигаю прелести Камасутры в свободное от работы время, про твою фотографию на столе безобразно всем лгу, что «это моя сестра», и храню твои шмотки – вдруг через много лет ты заглянешь ко мне, как раньше, на кружку чая.
***
И чёрт с ними, милая Кэт, с телефонами и твоей привычкой не отвечать на звонки, пусть даже под этими бесперспективно долгими гудками-стонами (оглушённый трелью соседского перфоратора) я здесь и сейчас, как есть, подыхаю с тоски. А ты там далеко, на другом конце провода перебираешь нервно, как чётки, мои позвонки. И это лучшее, что только могло бы случиться с нами (и было бы очень кстати, если б случилось на бис), с нами, двумя абонентами странного оператора с исчерпывающим названием «жизнь».
***
Кэт, не молчи. Ну хотя бы отвесь пощечину. Можешь даже (ты это любишь) заверещать. Вот он я, как есть, распластавшийся на обочине: кулаки в карманах и губы по швам трещат. Детка, давай, знаешь, ведь – это лишнее. Ну и что мне теперь, на колени встать, зареветь? Кэт, перестань. Актриса ты никудышная. Я не верю, что ты осмелилась умереть.
***
Дорогая Кэт. Ты скажешь, что я эгоист, но мне проще думать, что ты завела семью, уехала в Амстердам, стала шлюхой, не знаю, сидишь в тюрьме за убийство внеочерёдного мудака, чем знать, что ты умерла и сейчас в раю.
***
Дорогая Кэт. Я почти что сыт. Вечереет. Под моим потолком в истерике бьется муха. Набираю тебе. В телефоне стабильно глухо. Понимаю: у вас там, на небе дела важнее. Без тебя не то: все тарелки и кружки целы, не заляпаны краской полы, плинтуса, обои, зеркала, потолки, диваны и моё тело. Ты вне зоны доступа. Ладно, не беспокою. Набираю номер до хруста клавиатуры, это что-то из категории мазохизма. Дорогая Кэт. Я чокнутый, но наутро я хочу проснуться в обнимку с твоею жизнью.
