Старый Канги, похожий на ворона, жаждет восхода...
Ветер треплет накидки и шкуры у входа в типи.
Старый Канги табак и последнюю жизнь израсходовал,
только так и не вспенил ладонями вод Миссисипи.
"Здравствуй, Канги!
Послушай, я скоро к тебе приеду.
Я сегодня продам все заботы тому, кто удачлив более.
Обещать не могу, но рассчитываю на среду...
Ты молчишь?
Ну, молчи. Я-то знаю, что ты доволен.
Привезу для тебя коробок островерхих японских бусин -
на калюмет подвесим, ладонью и солнцем согретый.
И сумаха набьем в очажок - с ним табак и безумен, и вкусен -
и закурим, как в то беспокойное смелое лето.
Дым - и небу, и почве, и розе ветров - напоследок.
Чем не мир между братьями, Канги? Ведь мы не враги.
Сквозь года и тревоги мерещится наша беседа,
сквозь камланья, кошмары и зыбкую смерть летаргий.
Я ружье не возьму - нам оно ни к чему, это верно.
На кого там охотиться? Разве - на гривокосматый закат?
Со здоровьем, я так понимаю, все трудно и скверно?
Не тревожься, дружище. Лечу. Без попыток вернуться назад.
Я стреляю ресницами в самую синь над планетой
(представляешь, как в юности - длинные... Жаль, что белы).
Не сказал бы, что танец исполнен и песенка, чтоб ее, спета.
Но морщины все глубже, и кожа бесцветней золы.
Предлагать не рискну - ты не станешь, но... Виски бы выпить!
Мы отправимся вместе к вертлявому сумраку вод:
тяжесть кос поседевших обнимет волной Миссисипи.
Все герои уходят в закат, ну а мы поплывем на восход.
Ты дождешься меня, престарелый апачский пройдоха?"
Старый Канги, похожий на ворона, грезит мечтой.
Он сидит и мечтает: "Дождаться бы, правда, не сдохнуть..."
Ветер треплет письмо, ветер пахнет прохладой речной.
