Многослойное небо в креманках долин, порционные улочки, клетчатый шарф: этот город портал в глубь веков посулил, мегаполисный гул с неотжившим смешал. Ни засвета экранов, ни трубки в руке. Только мы.
В конце ряда ларьков — мармелад. Длиннохвостую радость не делим ни с кем. Вкус забытого лакомства здесь полосат, так по-взрослому честен — под сладким кислит.
Глажу бронзовый нос человечного пса. Запад стелет в подсветку охряный муслин. Нос по-влажному жив и подвижен: «Спасать? Не придёт ли разлив? Стерегу! Стерегу!».
Лепестки карага́ча в пружинках волос, в зазеркалье высоток на том берегу. В тонкостенную радугу горстку вплело — чьим-то выдохом полнится мыльный пузырь. Розоватая плёнка хрупка и нежна. Скорлупой бы прикрыть, изучить бы азы...
Я запомню урок, возрождённый для нас: что «амуро» с приложенным «завром» звучит как реликтовый зверь, внук последней из чувств; что стук сердца на слух по любви отличим; что поддельного — Млечный, но нам по плечу быть посадочной, якорем, крепкой рукой.
Благовещенск хранит в перекрёстках тепло, острозубую тень и закон долюдской.
Слушай сердце. Будь там же, куда привело.
