Николай Гумилев

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастьи, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Однообразные
Всё с той же болью дни мои,
Как будто розы
И умирают соловьи

Вы пленены игрой цветов и линий,
У Вас в душе и радость, и тоска,
Когда весной торжественной и синей
Так четко в небе стынут облака

Здравствуй, Красное Море, акулья уха,
Негритянская ванна, песчаный котел
На утесах твоих, вместо влажного мха,
Известняк, словно каменный кактус, расцвел

Юные, светлые
Силы, восторга, мечты,
Вам раскрываю объятья,
Сын голубой высоты

На руке моей перчатка,
И ее я не сниму,
Под перчаткою загадка,
О которой вспомнить

Видишь, мчатся обезьяны
С диким криком на лианы,
Что свисают низко, низко,
Слышишь шорох многих ног

Когда я был влюблен (а я влюблен
Всегда — в поэму, женщину иль запах),
Мне захотелось воплотить свой сон
Причудливей, чем Рим при грешных папах

Сердце билось, смертно тоскуя,
Целый день я бродил в тоске,
И мне снилось ночью: плыву я
По какой-то большой реке