Голос у Эни растерянный.
- Понимаешь, - начинает Эни, - я-то ведь ничего не знаю. Он ничего подобного… ну, нет, мы не то чтобы не разговаривали. Здоровались. Спрашивали друг у друга, как дела. Сам понимаешь, на такие вопросы надо отвечать «отлично» или «лучше всех». Я и отвечала. И он тоже. Ну, сидели, бывало, на кухне, смеялись над всякой ерундой. Котят друг другу в контактике кидали. Он был хороший сосед. Мне временами казалось, что он грустный, но я не спрашивала. Не так уж было интересно, да и он сам не рвался делиться переживаниями. Но тут его как прорвало. Говорил и говорил.
Говорил: я вчера понял, как выгляжу на самом деле, за двадцать шесть лет впервые увидел в зеркале себя, Эни, понимаешь? И на самом деле я весь состою из резких белесых черт, как будто складки на шёлке или удары в лицо. И на самом деле у меня только один глаз, чёрный, абсолютно чёрный, и он не похож на линзу, и на ямку пустой глазницы тоже не похож, вообще не похож на поверхность. Он — провал, а в глубине — одна-единственная искра, яркая звезда. Я не должен был помнить, но кто же мог знать, что я возьму билет на ночной рейс?
Говорил: ну да ладно, их проблемы, могли бы и догадаться, когда прививали мне акрофобию, ведь со страхами у меня разговор короткий — шаг вперёд и лицом к лицу, вот и пялится бессмысленный человечек в иллюминатор самолёта, заново обретая себя и теряя саму способность бояться.
Говорил: меня все называли чудиком, меня же все отговаривали. Спрашивали — ну что там, мёдом тебе намазано, на этой самой Земле? Грозились, что я уже через семнадцать оборотов домой запрошусь. Но вот, их уже двадцать шесть, а мне всё ещё хорошо, мне всё ещё интересно, я всё ещё счастлив. Вот они локти кусают, наверное, ты только представь.
Говорил долго. Говорил так лихорадочно, будто за годы пустого, вымороченного сна узнал одну-единственную, единственно возможную правду и вот боится забыть, ловит её в слова и чужую память.
- ...А я, - слегка севшим голосом продолжает Эни, - сижу и молчу, киваю, поддакиваю, будто мне всё понятно. Я же думала, он просто пьяный. Или обдолбанный. Если бы я знала. Если бы я только знала.
Эни не знает. Эни всё ещё ничего не знает, она просто ищет другого соседа. А я сижу и молчу, киваю, поддакиваю. Как и полагается вежливому нормальному человеку, который слушает бред и не знает, куда деться от ощущения неловкости.
Отчасти я делаю это и для того, чтобы Эни чувствовала себя полной дурой. И пока говорит, и некоторое время после того, как я уйду. Так, как он себя чувствовал, когда ей рассказывал. Впрочем, раз уж он сам решил рассказать, бедняжка Эни такого, наверное, не заслужила.
Просто я злюсь, потому что мне одиноко. И обидно. Моё опоздание всем обошлось слишком дорого.
Но на улице я поднимаю голову, глядя в ночное небо. И застываю, глядя в белесую облачность, похожую на шёлковые складки или удары в лицо.
Глядя в тёмный разрыв, в глубине которого ярко сияет одна-единственная искра.
