В холодную, долгую зимнюю ночь на Рождество в семье трубочиста и прачки родилась принцесса. Да-да, не удивляйтесь — самая что ни на есть настоящая принцесса. Жарко и ярко трещал камин, сразу и по всему было видно, что это принцесса, — старуха повитуха так и сказала, что мол-де девочка у вас принцессочка. И что зовут её Белые Ручки. А всё оттого, что у новорождённой принцессы и вправду были прелестно сложенные, точь-в-точь как у ангелочка, белые и чистые как снег ручки. Её матушка, добрая, честная женщина, подумала, что слишком часто, да и не к месту долго смотрела на снег, на белое бельё, оттого её доченька и родилась с такими необыкновенными руками. Отец же ничего не подумал, он лишь почесал себе затылок, готовясь чистить ещё больше дымоходов да печей, чтобы прокормить своё разрастающееся семейство. Так они и зажили, тихо да счастливо.
Принцесса Белые Ручки росла не по дням, а по часам милой и славной девочкой. В тех местах, где родилась принцесса, дети сызмальства помогали родителям. И наша Белые Ручки, помогая отцу да матушке, также не гнушалась самой скучной и грязной работы. После принцессы в семействе трубочиста родились ещё пятеро ребятишек, и нет ничего удивительного, что Белые Ручки, по обязанностям старшей сестры, была нянькой всей этой шумно неугомонной и замурзанной компании. Впрочем, что бы сноровисто да быстро не делала принцесса, как бы исправно да ловко не справлялась с самой неприятной и грубой работой, всё равно она оставалась принцессой, принцессой Белые Ручки. За какую бы работу она не бралась, к чему бы только не прикасалась своими милыми, прелестно сложенными ручками, всё приобретало печать ухоженной чистоты, совершенства и слаженного порядка, — чистоты и совершенства, которые неизменно водятся только у самых настоящих принцесс.
Но, кроме всего прочего, надо бы сказать и об этом, наша принцесса была самой настоящей сказочной принцессой. Стоило ей только взглянуть своими добрыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками на что-нибудь изломанное да израненное, хилое да несчастное, как тут же всё это изломанное да израненное срасталось и исцелялось само собой: тонкая ли веточка розового куста, помятый ли рожек крохотной улитки, или же упругое крылышко неутомимо летающей ласточки-певуньи. Стоило Белым Ручкам заговорить, тихо и ласково, весело и чудно, как всё это несчастно безрадостное да слабое оживало и пробуждалось, расцветало и чудеснейшим образом воскрешало прямо на глазах.
Но именно за это нашу принцессу и не взлюбили в тех местах, где ей довелось родиться и жить. Всякий раз меж собой, а то и просто в глаза Белым Ручкам люди (и стар, и млад, а среди них очень часто и егозливо дразнящиеся сверстники принцессы) говорили: "Вот тоже мне принцесса объявилась, и что в ней такого особенного, и чем она лучше нас... и откуда она только на нашу голову взялась, такая неумелая да глупая... за что только не возьмётся — всё у неё прибрано да чисто, сразу видно, что и не работала бездельница вовсе... какая из неё принцесса — она просто кривляка да задавака..." И всякий раз, как только представлялся подходящий случай, каждый старался исподтишка толкнуть или пребольно щипнуть Белые Ручки, или же, исхитрившись, хоть чем-нибудь напакостить ей пусть даже в крохотной, ничего не значащей, пустяково ничтожнейшей малости.
Много чего ещё говорили меж собой, а то и прямо в лицо нашей принцессочке недобрые люди, но всё это делалось единственно оттого, что Белые Ручки родилась самой настоящей сказочной принцессой. Людям было досадно и завидно, и всё это вздорное да несуразное, глупое да гадкое они делали лишь затем, чтобы задеть и обидеть Белые Ручки.
Им казалось, что если они обидят непризнанную принцессу, то сами станут достойней и значимей, ну, хотя бы в собственных, завистливо грязных и недобрых своих глазах. И всякий раз, когда кому-либо удавалось сделать это, каждый из них с удовольствием и сладомыслием злобного утешения говорил в себе: "Вот какой я находчивый и смелый, как умело и ловко поддел эту выскочку! Нет, я ничуть не хуже, а может даже что и достойно лучше этой чистюли! Откуда она только взялась на нашу голову!.. Неслыханное дело — как можно чистить рыбу, не испачкав передника, как можно собирать ежевику, не замарав рук, как можно жить среди нас, грязных и недостойно гадких людей, не почувствовав в себе сальных, негодно неопрятных мыслей! Поделом же выскочке! Пусть её поохает да поплачет, поплачет да поразмыслит, пусть её поразмыслит да и научится жить, жить среди нас, обыкновенных, ничем не приметных людей, пусть станет похожей на нас!"
Но Белые Ручки не могла долго обижаться на этих людей, потому что у неё было чистое, самое доброе и чистое во всём сказочном королевстве сердце, сердце настоящей принцессы.
В те времена во многих королевствах приключился Великий мор. Люди умирали сотнями, тысячами, целыми королевствами! Что может быть вероломнее да ужаснее неведомой болезни, безжалостно опустошающей цветущие дотоле города да сёла! Никто не мог уже и припомнить, откуда именно пошло страшное поветрие. Одни говорили, что болезнь принесли безобразно трёхголовые летучие мыши, выполняющие волю пещерной колдуньи, другие же уверяли, что мор — это проклятье болотного Тролля и ниспослан он якобы для того, чтобы извести всё живое, всё, в чём теплится хотя бы искра Божьего промысла.
Прошло не так много времени, как недуг добрался до селения, где жила наша принцесса. Люди начали болеть, болеть и чахнуть, страдать и гаснуть... Многие уже и вовсе были при смерти, как Белые Ручки начала исцелять да оживлять занедуживших людей. Кроха шла от дома к дому, от болеющего к ещё более скорбно занемогшему человеку. Она шла и к вовсе незнакомым людям, и ко всем тем, кто раньше старался её толкнуть да ущипнуть, задеть да обидеть. Белые Ручки не держала зла на этих людей, потому что у неё было доброе, самое отзывчивое и доброе сердце, сердце настоящей принцессы. Стоило ей только взглянуть своими чистыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками, стоило только заговорить, тихо и ласково, весело и чудно, как безнадёжнейше ослабевшие люди моментально оживали и выздоравливали.
И многих излечила Белые Ручки, но именно оттого спасённые ею ещё больше не взлюбили нашу принцессу. Теперь между собой, а то и просто в глаза Белым Ручкам, с горечью сожаления и порицанья, с гордынею досады и негодующего упрёка они говорили: "Нет, это не она нас излечила! Виданное ли дело, чтобы какая-то кривляка да задавака, какая-то чистюля вообразила, будто может тягаться со смертью? Нет, мы сами выздоровели, сами собой, мы пили прокисшее церковное вино да лили на ладонь кипящий воск кладбищенских свечей, мы истово натирались жабьей кровью и твердили заветно древнейшие заклинанья – кто нам Белые Ручки, что ей до нас, зачем ей спасать нас, нас грязных и недостойно гадких людей!? Нет, в том нет и капли её самозваной заслуги! Пусть её уймётся да удивится, удивится да поразмыслит, поразмыслит — как сильна наша нечистота! Пусть её поразмыслит да и научится жить, жить среди нас, обыкновенных, ничем не приметных людей, пусть её станет похожей на нас!"
Всё это больно ранило сердце нашей принцессы. Но кротко скрестив свои прелестно сложенные, точь-в-точь как у ангелочка, ручки, она помолилась Деве Марии и простила этих несчастных и озлобленно заблудших людей.
Прошло не так много времени, как новая напасть по каверзному ухищрению ненасытного Князя Тьмы, неугомонного Дьявола была наслана на людей. Между королевствами во всём сказочном мире разразилась опустошительнейшая война. И не было земель, и не было людей, не участвовавших в Великой бойне. Всяк жестоко и с величайшим усердием враждовал с прежде дружелюбным соседом, все неугомонно и неистово враждовали между собой, всё, воспылав дерзостью войны и мести, старалось разрушить как можно больше городов и селений, сжечь и опустошить как можно больше земель да королевств. Стон отчаянья и злобы стоял над всем сказочным миром.
И случилась в конце величайшая битва. Тучи конницы рассеивались по полям, тьмы бородатой пехоты в киверах и с ранцами за плечами, волна за волной, блестя штыками, сшибались в неутомимо беспощаднейшей схватке. Дым и гарь окутали место величайшего побоища, место блистательно эпохальнейшей резни, и нельзя было понять, кто взял вверх, чей штандарт возвышается посреди горы трупов и разбитых орудий и кому записные летописцы должны слагать бессмертные оды восторга и хвалебного славословья.
И свершилось это, и ходили люди по истерзанно обгорелой земле, и искали среди погибших своих родных и близких, своих соплеменников. И великий стон, вопль и плач стояли над сказочными королевствами. И всякий, обливаясь обильными слезами, упивался своей беспримерно высокой жертвенностью, своей невероятной стойкостью и пере'житой скорбью, и всякий гордился своим участием в невиданном деле славы и триумфального торжества, в деле воинского мастерства, в деле хитроумно изощрённейшего убийства. И сладки были людям их слёзы, их жертвы и их немыслимо горемычнейшие страдания.
Белые Ручки также пришла на место величайшего сражения. Отчаянье и ужас этого места поразили сердце сказочной принцессы, но стоило ей только взглянуть своими добрыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками, стоило только заговорить — тихо и ласково, весело и чудно, как все убитые и искалеченные солдаты начали необъяснимо прекраснейшим образом оживать и подниматься с поля брани.
Прежде убитые егеря да гренадёры, прежде изрубленные уланы да гусары, все-все вдруг ожили и моментально исцелились. Кто грустно и смирно до того лежал на поле с оторванными ногами, вдруг вскочил на обе здоровые, в миг приросшие ноги да и пустился в невероятно развесёлый, безунывно затейливый танец, кто уныло сидел с разнесчастно искалеченной рукой, носился теперь, вращая, как мельничными крыльями, вновь здоровыми и крепкими руками, кто бессмысленно таращился в небо остекленевшим взглядом отрубленной головы, с удивлённым любованием, будто впервой, рассматривал полнофигурное своё отражение в болотной мути придорожной канавы.
Солдаты, ещё недавно сошедшиеся в непримиримо беспощаднейшем поединке, беззаботно да по-дружески болтали о том, кому, кого и как посчастливилось убить или искалечить:
— А славно, честное слово, славно я отрубил тебе ухо! В следующей битве я уж постараюсь, я уж всенепременно исхитрюсь отрубить одним махом сразу два уха!
— Да что там уши, как чудно я напялил барабан тебе на голову да и проткнул тебя штыком! — и смеялся усатый гренадёр и приязненно потчевал вражеского егеря отборной кружкой золотистого эля.
И радостно было солдатам и людям, и жаль им было, что кончились их слёзы, их жертвы и их горемычнейшие страдания, и каждый втайне всё же надеялся, ласкал любимо потаённейшую мечту, что вновь придёт лихое, желанное время, время убийства и опустошения, время потрясения и скорби. И оттого чужой и неугодной казалась им наша принцесса.
Между собой, а то и просто в глаза Белым Ручкам, с волнением уязвлённого негодованья, с кипением гневливого упрёка они говорили: "Как смеет она не преклоняться пред нами, столь много и величественно страдавшими людьми, как смеет не воздавать почтения нашим жертвам, нашим подвигам и нашей славе? Как смеет быть неблагодарной? К чему ей взирать на ужас и отчаянье, кровь и хаос, на горечь излюбленной нами бойни своими чистыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками? Что ей до нас? Зачем она покусилась на самое святое, что может быть у нас, у нас, простых, ничем не приметных людей, — на величие, такими потом и кровью заслуженное нами величие в наших собственных, завистливо грязных и недобрых глазах? Что ей до нас? Пусть же идёт прочь! Пусть убирается прочь да поразмыслит, пусть поразмыслит да поумнеет, поумнеет да и научится жить — жить среди нас, обыкновенных, ничем не приметных людей, пусть возлюбит нашу кровь, нашу смерть и наши страдания, пусть её станет похожей на нас!"
Косились люди и отталкивали принцессу, и плевали ей вслед, и гнали её прочь. Но у Белые Ручки было отзывчиво доброе сердце, самое доброе и нежное сердце настоящей принцессы. И поэтому, кротко сложив свои ангельские ручки, она помолилась Богу и простила этих несчастно озлобленных, заблудших людей.
Но шло время, и новое испытание было послано людям — безумие овладело людьми. Мало кому удалось избежать этой напасти. В безумии своём люди стали высокомерны и чванливы, чванливы и глупы, хотя чем глупее и несуразнее выглядел человек, тем оригинальнее и ярче казался он прочим в их завистливо обезумевших глазах. Гордыней как жиром начали наполняться сердца людей, спесью наливаться глаза и злобной искрой тщеславия изостряться неутомимо говорливые языки. Сердца в груди людей становились подобны буйволиным, и подобно неукротимым диким буйволам начали люди презирать всё вокруг себя: и иных человеков, и Самого Бога. Поверили люди, что теперь-то они знают всё и обо всём могут судить — высокоумно и свободно (и о сливовых косточках, и о колодезных русалочках, и о вороньих гнёздах) и говорили, что вот теперь-то наконец они стали мудры.
В глубокой премудрости своей смеялись люди над Богом и говорили, что Бог им не нужен, что нет Его вовсе и что Бог подобен вымыслу бессмысленной старухи, которая, дабы запугать и утихомирить непослушно расшалившихся детей, рассказывает им на ночь вздор нелепейших сказок. Возрадовались люди, что Бог это всего лишь вымысел, и сказали: "Нет нам судьи, мы вольны жить по своему разумению, мы можем различить пять сортов сливовых косточек, мы сами себе Бог!" И возрадовавшись, стали люди дики, начали разрисовывать свои тела изощрённо соблазнительнейшими рисунками и в дерзости бесстыдства принялись обнажаться друг перед другом. Также возлюбили мужчины носить женские платья и жениться на мужчинах, женщины же, переодеваясь в грубые мужские одежды, выходили замуж за женщин. Тешились люди и в чванливом велемудрии своём твердили, что это-то и есть красота и совершенство, и предустановленный порядок мирозданья, и всеблагое изъявление любви.
Те же, кто и веровал, что, вероятно, где-то есть Бог, тут же допускали, что если есть Бог, то всенепременно должен быть и Дьявол, и оттого весьма неразумно не служить которому-либо из этих сильных покровителей. Эти люди, с завидным усердием и постоянством посещая требы да церковные службы, тут же с не меньшим прилежанием да искусством занимались самым неприглядным ведьмовством и чернокнижием.
И стали люди весьма велики в собственных глазах. Стали они кичиться друг перед другом высотой венца на доме либо же дороговизной повозки, и чем дороже и затейливо узорчатей была повозка (а ещё лучше две или три), тем самоуверенней и заносчиво крикливей держал себя человек. Особенно же почитались повозки из кипарисового дерева. Но больше всего полюбили люди золото, поскольку, как справедливо полагали они, у кого в подполье было припрятано его больше, тот, как правило, оказывался справедливо честнее, умнее и наружно прекраснее остальных своих собратьев.
Вообще же в собственных, безумно преувеличенных глазах люди стали настолько самолюбиво велики, что всё то, что было выше их по росту, начало казаться им оскорбительно вызывающим и недостойно дурным. Люди начали досадовать даже на деревья, хоть на несколько дюймов возвышавшиеся над упрямо горделивой главой человека, — все эти деревья казались им опасно вычурным излишеством и были безжалостно вырублены под корень. На их месте насадили карликовые деревца (чуть выше куста крыжовника). Радостно ходили среди этих карликовых деревьев люди, нещадно отрезая тянущиеся к солнцу молодые побеги...
Угрюмым и диким, подобным затхлому болоту стало королевство. Стали люди в безумии своём высокомерно чванливы и глупы... Лживый говор безумия звучал в гордыне их самоуверенных речей... А говорили они в том числе и о принцессе Белые Ручки:
— Незачем терпеть эту выскочку да пройдоху! Авось пригорюнится, авось пригорюнится да и поймёт, как следует жить среди нас, высокоумных и достойных похвалы людей! Форсить пред нами ей больше не придётся — этой чистюле да недотроге, этой кривляке да самозваной задаваке! Откуда она только взялась на нашу голову! Незачем терпеть её притворство! Ясно как Божий день — нужно выгнать её прочь!
И толкали эти люди нашу принцессу, и бросали камни в её сторону, и плевали ей вслед, и изгнали наконец её прочь. Не дали ей ни взглянуть своими добрыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками, ни заговорить, тихо и ласково, весело и чудно.
Грустно и одиноко шла Белые Ручки по полевой дороге. Никогда прежде ей не приходилось так далеко отлучаться от родительского дома. Сожаление тихой печали сжимало ей сердце, опускало голову и туманило взоры нежных глаз. Грустно и одиноко шла горемычная принцесса по незнакомой полевой дороге и вдруг... и вдруг повстречала принца... Да-да, самого распрекрасного, самого расчудесного сказочного принца. И хотя принц одет был неказисто скромно и просто, как какой-нибудь обыкновенный ремесленник (больше всего своим незамысловатым нарядом он походил на плотника средней руки), и хотя никто торжественно и важно, как подобает в таких случаях по правилам дворцового этикета, не сопровождал нашего принца (за ним плёлся лишь добрейшего вида ослик, перевозивший дорожную суму), но при первом же взгляде было ясно — перед нами самый взаправдашний, самый доподлинно взаправдашний сказочный принц.
Принц встретился с принцессой. Самый настоящий сказочный принц с самой настоящей, прелестно обворожительной сказочной принцессой. Казалось, что они были давным-давно знакомы и вот теперь-то встретились после долгой, утомительно продолжительной и ненужной разлуки. Принц ходил по всем королевствам в поисках принцессы, но то ли ему не везло, то ли время для поиска было выбрано неудачно — ему всё попадались ненастоящие, чванливо самоуверенные и напыщенные, не сказочные принцессы. И вот наконец-то он повстречал неподдельную принцессу, принцессу Белые Ручки. И пусть принц и принцесса были одеты просто и бедно, и пусть вокруг них не суетилась услужливо многочисленнейшая прислуга, сразу было видно — взявшись за руки, мило беседуют сказочные принц и принцесса.
А поговорить им было о чём. Белые Ручки рассказала о всех своих горестных злоключениях и бедах. Принц о себе и своём путешествии. Как-то без лишних слов между ними всё уже было условлено и понятно — что они в конце концов нашли друг друга и всенепременно, безотлагательно должны пожениться. Белые Ручки лишь попросила, что бы принц забрал к себе и её матушку, добрую, честную прачку, и её отца, трудолюбивого трубочиста, и всю развесёлую ораву их замурзанных ребятишек. Принц, конечно же, согласился и тут же отправился за семейством Белые Ручки.
Как косились соседи трубочиста и прачки! Как качали головой! Как шептались меж собой с неприязнью осуждающего кривотолка! Но как бы там ни было, семейство трубочиста направилось с принцем в его сказочное королевство...
Долго ли, коротко ли, но вот они и добрались до дворца принца. О, что это было за чудное место! Это был даже не дворец, это был целый город в одном потрясающе величайшем, прекрасном дворце, это был дворец-город. Он стоял на высоком-высоком холме, блистая на солнце бесчисленнейшим количеством беломраморных башенок и шпилей, колоннад да арок. Обвитый роскошью вьющихся виноградников, дворец, казалось, причудливыми своими шпилями достаёт до самого пуха облачков, тихо и радостно плывущих в высоте лазурного поднебесья. Высокие стрельчатые окна отливали золотом и серебром, а снизу к ним подбиралось зелёное великолепие вечно цветущих пальмовых и финиковых рощ. По лужайкам и аллеям этих рощ бродили совершенно ручные львы и антилопы, гепарды и павлины. Они с безбоязненной кротостью подходили к людям, люди же с любовью и отеческой приязнью ласкали их косматые гривы. Все люди были приветливо добры и светлы.
Семейство нашей принцессы очень обрадовалось столь удачному переселению, трубочист же весело почесал себе затылок, подумав о том, что с зятьком его семейству не придётся горевать да терпеть нужду — ведь над дворцом воздымалось такое множество беломраморных дымоходов да труб!
